После этого случая я тоже для себя сделал вывод: подделывать чужие подписи опасно (даже по согласованию с их авторами), и с тех пор все донесения подписывал своей фамилией.
Не хвалясь, замечу, что, являясь нестроевым придурком, в силу боевой обстановки иногда был вынужден принимать участие в боях в общей массе саперной роты. Поскольку на передовую мне запрещалось являться в очках – блеск стекол обычно указывал на наличие наблюдательного пункта, по которому противник немедленно открывал артогонь, я стрелял из автомата вслепую, куда и все, а однажды даже бросал ручную гранату – тоже в направлении противника.
…Конечно, без недоразумения у меня не обошлось. Когда капитан Семыкин приказал бросать гранаты, все бросили, а я по своей рассеянности не успел – вдруг меня сомнение взяло: вынимать кольцо надо до броска или после?! Пока я сообразил, что после уже поздно, началась страшная суматоха, и о гранате я вспомнил через некоторое время, обнаружив ее в левой руке.
К ужасу моему, граната оказалась без кольца, и я до сих пор не понимаю, почему она не взорвалась! Надо ее немедленно бросать, но куда? Все перемешалось, отовсюду стрельба!
Обернувшись, я увидел рядом капитана Семыкина, стрелявшего с колена из своего трофейного парабеллума. Не долго думая, я с гранатой направился к нему, чтобы спросить, куда ее кидать. Но капитан не так меня понял.
- Назад! Саперы не отступают! – закричал он, наводя на меня пистолет.
- Товарищ гвардии капитан, я не отступаю, а просто хотел посоветоваться насчет гранаты.
Тут капитан обложил меня так, что все сомнения у меня враз пропали. Как ошпаренный я помчался обратно и бросил вперед гранату, укрывшись за пнем.
…После этого случая надо мной смеялся весь полк, хотя я был представлен к медали "За отвагу”.
Глава V. БОЕЦ НЕВИДИМОГО ФРОНТА
С детства я привык относиться к славным чекистам со священным трепетом. Они чем-то выделялись среди всех папиных друзей-военных, хотя носили такую же форму с "ромбами", портупеями и кобурами. Печать суровости лежала на их мужественных лицах, а работа их была овеяна страшной тайной. Среди папиных товарищей по подполью в период Гражданской войны было несколько рыцарей революции, работавших в ЧК под руководством "Железного Феликса", а затем занимавших ответственные посты в НКВД.
Правда, судьба сыграла с ними злую шутку - в период нарушения ленинских норм эти люди, безжалостно каравшие врагов революции, сами превратились в зэков ГУЛАГа. Но, тем не менее, их облик навсегда врезался в мою память. Именно такими, как дядя Тарас, дядя Чернов или дядя Додя, я представлял себе и других чекистов.
Дядя Тарас особенно поражал меня своей солидностью, а также тем, что жил в башне над зданием НКВД со стороны Лубянского проезда. Квартира его находилась на самой верхотуре! Пройти к ним в гости было еще сложнее, чем в Дом правительства: вооруженный красноармеец конвоировал нас с папой, будто арестантов, и сдавал дяде Тарасу под расписку. (Вряд ли мой папа тогда предполагал, что конвоиры будут приводить его в эту чекистскую обитель уже не в качестве гостя, а в качестве подследственного.)
Квартира дяди Тараса очень напоминала расположенный возле Лубянки Политехнический музей. Даже в "Государстве моей бабушки" я не видел ничего подобного. Например, на кухне красовался специальный электрический шкаф, в котором хранились всякие вкусные вещи - черная икра, семга, балык, шоколад и прочие деликатесы. И в этом шкафу в самую жаркую погоду стоял такой мороз, что вода могла замерзнуть! Или еще одно чудо: электрический патефон вместе с радио, размером с буфет. Причем пластинки в нем, как это было только в Политехническом музее, менялись сами, без помощи людей.
Пока папа с дядей Тарасом вели серьезные разговоры о политике, я не мог оторваться от этого чуда.
Другой папин товарищ-чекист, дядя Чернов, также всегда разговаривал с папой о международном положении или о революции. Он жил в обычном доме без охраны, хотя тоже занимал высокий пост. Ему очень неудобно было ездить на своем бьюике из центра к нам на шоссе Энтузиастов, и поэтому он агитировал папу перейти на работу в НКВД.