- Не забудь рассказать, что сам участие принимал. На шухере-то кто стоял?
В последний день моего пребывания на фронте, перед моим ранением, когда я находился в стрелковой роте вместе с венбольными, на передовую приполз батальонный парторг лейтенант Кваша, изрядно хлебнувший для храбрости. Я долго не понимал, что ему от меня надо.
- Форму номер семь заполни, тебе говорят! - твердил он, суя мне какие-то бумажки и огрызок химического карандаша.
У меня и мысли не было, что он прибыл в партию меня оформлять! О партбилете я тогда и мечтать не мог (не говоря уже о репрессированных родственниках, существование которых я скрывал, из-за "кражи" злополучного пулемета батальонный опер Забрудный дело на меня состряпал, и только нехватка на передовой "штыков" спасла меня от трибунала). Поэтому я был уверен, что парторг меня спьяну с кем-то спутал. А тот не отставал:
- Боец Ларский, форму номер семь заполни, тебе говорят! Заявление приложим, а автобиографию опосля.
- Товарищ лейтенант, это ошибка, я в настоящий момент недостоин... Вчера меня в штрафную хотели, а сегодня в партию? В нашей роте имеются более достойные кандидатуры... Ефрейтор Рождественский, к примеру, кавалер ордена Славы, - доказывал я ему.
- Ларский, тебе русским языком говорят: Политотдел приказал перед форсированием Одера в каждом подразделении произвести прием... Усек? В вашей 1-й роте все сплошь сифилисные, окромя одного тебя, а "дела" сифилитиков Политотдел категорически не утверждает. Ефрейтор Рождественский вдобавок к сифилису триппер еще подцепил. Так что давай мне форму номер семь, не подводи батальон! - пристал парторг. И начал мне объяснять, что-де с одним триппером в партию еще можно оформить, но если прием ефрейтора Рождественского не утвердят, так батальонные показатели... тю-тю!
Вот в какой ситуации я неожиданно оказался, не зная, радоваться или наоборот... Подведешь батальон - на этот раз уже и начальство не простит: "наркомзем" обеспечен. В партию вступать - страшно. Батальонный опер лейтенант Забрудный такой хай может поднять: "Я ихнего брата знаю! Их под трибунал, а они "ейн-цвей" - и в партию!" Как начнет копать, чего доброго, и до моих репрессированных родственников докопается...
При этой мысли у меня мурашки по спине забегали. Я решил, что терять все равно уже нечего, и, нарушив строжайший запрет тети, сказал парторгу начистоту:
- Товарищ лейтенант, я всей душой с нашей родной партией, но мой папа два года просидел за троцкизм, а дядя арестован за связь с предателем Туполевым.
- Ты кому об энтом говорил? - тут же спросил парторг.
- Нет, вам первому. Мне тетя запретила это рассказывать, - признался я.
- Ты мне ничего не говорил, я ничего не слыхал, понял? - сказал парторг. - Тетин приказ выполняй, война спишет. В анкете мне чтобы о родственниках ни-ни!
- Вы чему меня учите? - искренне возмутился я. - Партию обманывать!
- Обманывать?! Ежели так по-бюрократически подходить, как ты, то и принимать некого будет в ряды, - ответил парторг и сообщил доверительно, что и сам он тоже свое социальное происхождение скрывает: отец держал лавку, а он в анкетах указывает - "из семьи крестьянина-бедняка".
Парторг, как говорится, прижал меня к стенке, но все же, чтобы и батальон не подвести, и себя, я предложил ему компромиссное решение.
- Товарищ лейтенант, ежели погибну в этом бою за Родину и лично товарища Сталина, прошу тогда считать меня коммунистом, - заявил я. (С мертвого ведь не спросят за сокрытие родственников...)
- Погоди, погоди. А как не погибнешь, что я с показателями буду делать? Давай по всей форме, - заартачился парторг, и, чтобы от него отвязаться, я ему форму номер семь заполнил. Но в заявлении так и написал: "Если погибну за Родину и лично товарища Сталина, прошу считать меня членом Коммунистической партии". Завещание это я хотел спрятать у себя на груди, однако парторг решительно возразил:
- А как в тебя снаряд прямым попаданием ударит? Тю-тю, ищи-свищи завещание, а мне отчитываться.
Не подозревал я тогда, что батальонный парторг лейтенант Кваша такой сволочью окажется и, чтобы смухлевать на показателях, посмертно зачислит меня в партию.
На передовой я пробыл всего два дня, на третий меня ранило. К этому времени от нашей роты, вернее батальона, осталось тринадцать солдат, один станковый пулемет и один ручной. Никакого начальства над нами не было, ни офицеров, ни сержантов. Когда лейтенант был тяжело ранен, он приказал пока командовать мне.
А какой я был ночью командир, когда сам ходил на привязи за своим первым номером? В саперной роте мне сплели специальный поводок из бикфордова шнура: одним концом я цеплял его за свой ремень, другим - за ремень напарника, являвшегося моим поводырем.