После того как я стал своим, моя слава сделалась достоянием нашего двора, а туфли - предметом особой гордости огольцов и откровенной зависти вахлаков. Никто не знал, чего стоило мне это бремя славы - туфли мои не разнашивались и зверски жали ноги. Зато во дворе я прочно занял место сапожника Булкина в ряду достопримечательных личностей, после знаменитого боксера-тяжеловеса Николая Королева и милиционерской коровы, которыми гордился наш двор, а сапожник Булкин был так ошарашен качеством заграничной продукции, что даже бросил пить и, видимо, вследствие этого умер.
Когда я вернулся с войны живым и почти невредимым, знавшие меня с детства откровенно недоумевали: как такой растяпа, неумеха и хиляк, "нянькин сынок" и "книжный червяк" ухитрился не погибнуть и не загнуться на фронте?
Конечно, мне повезло, но секрет не только в этом. Думаю, что многим я обязан также нашему двору, в котором вырос и где прошел долгий и тернистый путь от презираемого всеми отщепенца до своего огольца.
Когда во время войны я попал в армию и очутился на фронте, я страшно растерялся - совсем не потому, что я был трусливее всех и дрожал за свою шкуру, а потому, что оказался ни к чему не приспособленным, не мог пристроиться к тому делу, за которое мечтал пролить свою кровь и даже пожертвовать жизнью.
Может быть, так получилось из-за того, что голова моя была набита тогдашней школьной премудростью, что я чересчур начитался для своего возраста, чересчур перемудрил. А на войне все оказалось совсем не так, как я себе это представлял по газетам, книгам, кинофильмам и сводкам Совинформбюро.
А на фронте если солдат не пристроится вместе с другими к делу, то быстро начинает доходить и загибается, пропадает ни за понюх табаку.
Как многие другие бедолаги, я мог бы скатиться по этой горестной дорожке до самого конца, если бы не понял простую истину, которая меня и спасла: любое воинское подразделение - это то же самое, что наш двор, где царит точно такой же неписаный закон: "держись своих, бей чужих и легавых. И если не придешься ко двору, не станешь своим "огольцом" среди солдат - хана тебе, крышка. Ничто тебя не спасет - ни патриотизм, ни воинский устав, ни всесильный устав партийный, ни Бог, ни царь и не герой...
Я не пошел в своего родителя. Учиться, учиться и учиться я ужасно не любил. Больше всего я любил болеть, потому что тогда можно было не ходить в школу и, лежа в кровати, читать интересные книжки или просто мечтать. Я не симулировал, а действительно очень часто простужался и болел. Стоило кашлянуть или пожаловаться на головную боль, как меня тут же укладывали в постель и вызывали тетю. Тетя приезжала после работы со своим знаменитым черным чемоданчиком, в котором лежали клизма и медицинские банки. Моя тетя работала бухгалтером-плановиком, но считала, что разбирается в медицине лучше любого врача. У нее была своя собственная теория: по ее мнению, самым лучшим средством от всех болезней являются клизма и банки. Из двух зол я выбирал меньшее и предпочитал клизму школьным занятиям.
Помимо того что я не любил учиться, я ужасно не любил пионерские сборы и старался сбегать с них. Забывал надевать красный галстук, ненавидел пионерский строй, потому что никак не мог попасть со всеми в ногу, путаясь в строю под стук барабана и совершенно неприличные звуки, извлекаемые из трубы горнистом Васькой. Кроме того, я не понимал слов пионерского гимна:
Взвейтесь, кастраты,
в синие ночи,
мы - пионеры,
дети рабочих...
Когда я спрашивал пионервожатую Любу, что означает слово "кастраты", она не могла объяснить этого. Просто так поется, и все. (Только спустя годы я узнал, что следовало петь "взвейтесь кострами".)
Так с песней о кастратах во дворе школы № 2 у Горбатого моста на шоссе Энтузиастов я впервые познакомился с ненавистным мне строем. Мог ли я тогда подумать, что во время войны, будучи признанным совершенно не годным к строевой службе, я тем не менее пройду в солдатском строю несколько тысяч километров от Северного Кавказа до самой Германии? И что строй станет для меня буквально родным домом - в строю я научился спать, есть и пить, отправлять естественные надобности. Единственное, чему я не научился, так это ходить в строю, как положено солдату. Много раз я отставал от строя и терял своих, а однажды, во время наступления в Крыму, даже притопал в Симферополь в то время, как моя часть пошла на Алушту. Должен сказать, что к этой моей слабости в роте привыкли, и моя пропажа не вызывала особого беспокойства, потому что ротный знал, что рано или поздно я объявлюсь, живой или мертвый. Я даже чуть было не попал на парад Победы 9 мая 1945 года на Красной площади в Москве, если бы по своей привычке не отстал от части именно в тот момент, когда отбирали кандидата (меня, безусловно, послали бы и как москвича, и как полкового ветерана).