Надо было что-то ответить, но тут он сам спохватился:
— Ладно, завтра все узнаешь.
Назавтра все газеты объявили, что шестого октября в Париж прибывает царь Николай II.
В тот вечер я не стал дожидаться, пока Серж покончит с посудой, и ушел один, даже не попрощавшись — впрочем, твердо решив не возвращаться на другой день, ибо как раз днем раньше получил свое месячное жалованье.
Ах, что бы мне тогда первым делом не смыться из своей гостиницы?
В четыре утра в мою дверь постучали.
— Кто там?
— Это я, Серж. Отвори.
Попробуй-ка тут не открыть!
Он вошел, за ним двое русских.
С первых же слов я понял, что уже слишком много знаю, и со мной непременно случится беда, и к тому же без всякой задержки, решись я отказать им в помощи.
Вряд ли люди, замыслившие благое дело, расточали бы красноречие с таким пылом и с такой уверенностью!
К семи утра роли были распределены, сделка заключена. С помощью подставного русского полицейского, тоже анархиста, меня введут в здание министерства иностранных дел, которое как раз готовят, чтобы принять самодержца.
Я должен был изображать случайного рабочего, сопровождавшего троих ковровщиков из службы хранителей мебели, призванных на метр передвинуть ковер, на котором покоилось царское ложе, и моя миссия сводилась к тому, чтобы оставить под кроватью одну вещицу, размерами и весом не больше консервной банки из-под сардин. Я не подвергался никакому риску — ну ни малейшему — а вечером того же дня мне вручат пять тысяч франков.
До шестого мы не должны были даже словечком перемолвиться. А шестого, в шесть вечера, встретиться в отдельном зале ресторана «Ле Дуаян». Именно там-то мне и вручат ту самую вещицу.
Если кому-то захочется удостовериться в правдивости моих слов, пусть заглянут в газеты от 7 октября. Там они прочтут, что буквально в последнюю минуту было решено: царь Николай II остановится не в Орсейском дворце, а в посольстве России, на улице Гренель. Так бывшему особняку герцогини Эстрейской, построенному Коттом в 1713 году, суждено было на двое суток стать резиденцией российского императора. Кроме того, они прочитают там, что накануне, в одном из ресторанов на Елисейских полях, были арестованы трое мужчин, и у одного из них была обнаружена банка белого металла, чье содержимое не оставляло ни малейших сомнений касательно преступных намерений троицы.
Негоже хвастаться тем, что написал анонимное письмо. Я и не хвастаюсь. Впрочем, и не каюсь. Просто рассказываю, как было, вот и все.
Глава шестая
Монако
Монако покорил меня буквально с первой минуты.
Нет, я вовсе не считаю себя ни проницательней, ни тем более чувствительней всех прочих, и все же уверен, с самого начала постиг его смысл и проникся судьбой.
Нынче стало модным не любить Монако, его принято считать старомодным, слишком «довоенным», что ли. Однако это не мнение, а скорее указ. Существует порода людей, чье предназначение — я бы даже сказал, профессия, ведь это их хлеб насущный — указывать, что тот или иной писатель, тот или иной ресторан, тот или иной художник или те или иные места уже вышли из моды — тут же указывая вам, какого писателя «надобно» читать, каким художником «следует» восхищаться, какие места «полагается» посещать. Лоцманы последнего корабля, они указывают путь панургову стаду.
Итак, я прожил в Монако восемнадцать лет — с 1899-го по 1917-й год, иными словами, с семнадцати до тридцати пяти лет — и нет ничего, что было бы мне неизвестно об этом маленьком княжестве. Я знаю его историю и его легенды. Я от души аплодирую смыслу его существования, и если мне и посчастливилось насладиться его очарованием, то не менее того потешился я и его чудачествами.
Одному автору, запамятовал его имя, недавно пришло в голову сочинить про него оперетту. Я, конечно, не специалист по этой части, но мне кажется, это было ошибкой.
Монако?
Про него нельзя сочинять оперетты — ведь он уже сам сплошная оперетка!
И достаточно познакомиться с ним поближе, чтобы у вас не осталось на этот счет ни малейших сомнений.
Что такое Монако?
Географически — это скала в форме собачьей головы, не более шестисот метров в длину и около двухсот шириною.
Исторически — легенда, введенная в обиход благодаря Аполлодору, который утверждает, будто основал его не кто иной, как сам Геркулес. Что касается меня, не вижу в этом ничего предосудительного, а почему бы и нет… Дионисий Галикарнасский и Диодор Сицилийский, которые никогда не слыли шутниками, слепо повторили тот же самый трюк.