«Ну вот, видите, — засуетилась тут бабушка, — все согласны». И уже сорвалась с места, полетела к дяде Егору, с ним в сельсовет за какими-то книгами и бумагами, по дороге разбудила и привела Зинку, как свидетельницу, а другую свидетельницу, ровесницу самой бабушки, ее соседку, еле спустили с русской печи, где она досматривала третий сон. Ровесница-то и задержала все общество, потому что, узнав причину такой спешки, пожелала явиться не раньше, чем наденет пасхальную юбку, то есть предстанет во всем подобающем случаю блеске, но все ее праздничные доспехи хранились в фамильном сундуке, пересыпанные махоркой, и потребовалось время, чтобы все это стряхнуть и очистить. Но уже потом, когда перед еще неопомнившимися от такого крутого поворота их дел врачующимися предстали все необходимые по закону участники торжественной процедуры, все свершилось вмиг. Дядя Егор, сдвинув на край стола угощение, записал молодых в соответствующую книгу, заполнил свидетельство, шлепнул печатью, приложил к сему руку, потом приложили в соответствующих графах руку свидетели и тут же, за этим самым столом, дальше погнали так поначалу простенько начавшийся пирок. Очень только все жалели, что телевизор уже отговорил, не работает. А потом бабушка быстро и решительно прекратила застолье, мигом собралась, вытолкнула Зинку и свидетельницу и отправилась к дяде Егору. И тут она, Нонна, разглядела большие Сашины глаза. Он взял ее за локти и близко-близко придвинул свое лицо к ее. Нонна только тогда подумала: «Почему же я опять краснею, ведь это же мой муж, суженый?..» И еще успела подумать: «Неужели мне теперь всю жизнь будет так спокойно и хорошо?..»
Домой с работы Нонна не шла, а летела. Все-таки удача делает святое дело, окрыляет человека. Несмотря на нелегкий разговор с Зинаидой, все в этот момент Нонне казалось свершимым и доступным. Не ахти какая трудная вещь деньги. Извернемся, займем, перехватим, достанем. И родственники есть, и друзья, и знакомые, которые тоже в трудные для себя минуты прибегали к их с Сашей помощи. Мир не без добрых людей. И вся дальнейшая перспектива с машиной казалась Нонне высвеченной яркими, весенними красками. Особенно она радовалась за Сашу, за мужа. Так он мечтал о машине, и не только чтобы съездить к ней в деревню, к бабушке, но и, понимала Нонна, и для того, чтобы доказать что-то в его собственной семье, его матери: чтят на работе геодезиста. Не такой уж он тюфяк, погрязший в маленьких домашних интересах. Значит, на работе его уважают, считают за нужного, полезного и передового человека. Но одновременно к этому гордому чувству в душе у Нонны примешивалось по привычной женской осторожности и какое-то недоверие, сомнение в том, что достанется им эта дорогая и прекрасная машина, которую она уже видела в своем воображении и которая должна была принести им много радости, удобств, уважения и даже, может быть, зависти соседей по кооперативу и, как говорила Зинаида, поднять их престиж в обществе.
Пересаживаясь с одного автобуса на другой, путешествуя под землей в метро, Нонна чувствовала на своем лице какую-то, как ей казалось, глупую и счастливую улыбку. Как в зеркале, она читала ее в глазах встречных людей. Дескать, идет баба, замужняя, с кольцом на пальце, и дурацки улыбается. И тут же она спохватывалась, усилием воли гасила счастливо-блаженное выражение на лице, но потом опять углублялась в свои приятные мысли, и улыбка, как кувшинка, вновь всплывала.
По дороге она, несмотря на то что уже несколько лет они с Сашей экономят и еще сегодня она наказывала ему не покупать яйца по рублю тридцать, заскочила в магазин — как обычно, творожную массу, сметану, можайское молоко детям на ужин она уже взяла в обеденный перерыв и до конца рабочего дня держала в холодильнике в бухгалтерии — и здесь расщедрилась и купила триста граммов хорошей, нежирной югославской ветчины в форме, пять антрекотов — мужчины без мяса не могут, а что касается ее, то она могла бы прожить и на одной гречневой или пшенной каше, любила, — и купила бутылочку любимого Сашей болгарского вермута. Такое дело надо отметить. И все эти мероприятия прошли у нее гладко, без больших очередей и трепки нервов.
Уже возле дома она забежала в детский сад — была пятница, и надо было брать детей с пятидневки — и очень обрадовалась, увидев чудесные рожицы Сережи и Пети. Малыши кинулись к ней: «Мама, мама!» — и Нонна порадовалась, потому что не только сердцем матери, но и трезвым умом понимала, какие у нее чудесные здоровые дети. И с Сашей повезло, и с детьми.
Петя и Сережа были пареньками воспитанными. Дома не канючили внимание от взрослых, не куксились, если падали и набивали шишки и синяки, не кидались в демонстративный рев, а так, похныкают и продолжают дальше играть. В детский садик ходили с охотой, понимали, что родители работают, не изображали из этого повинность, вставали утром самостоятельно, без капризов, вечером самостоятельно, без напоминаний, после «Спокойной ночи, малыши» ложились спать, не клочились из-за игрушек, не ревновали друг к другу родителей, их любовь делили поровну. Хорошие, нормальные дети. И даже старший, Сережа, присматривал за младшим, Петей, и урезонивал брата, если тот расходился. Не были ребятишки в особую тягость родителям, и те не чувствовали себя замордованными, заезженными жизнью и бытом, как бывает часто в семьях с двумя или больше детьми.