На стройке Саша постарался все дела побыстрее продвинуть вперед. К двенадцати у него были замерены все высоты, проверены углы и вертикали, на нужных уровнях сделаны отметки, и — к двум он уже был в управлении.
За последнее время он уже привык, что из-за машины в управлении многие стали к нему относиться посдержаннее, вроде с насмешкой, но это, думал Саша, как короста, позавидуют-позавидуют — и отлетит зависть. Жаль, что в его комнате поменялась атмосфера: все сидят из-за Тамары Григорьевны насупленные, будто в чем-то виноватые, Юлечка притихла, а Варвара Петровна еще больше курит. Перестали женщины проводить и большие совместные чаепития — каждая пьет свой индивидуальный. Видимо, из-за него, Саши, разругались и теперь друг на дружку дуются. Саше это не страшно, перестанут. Когда получит машину, купит он торт побольше, бутылку шампанского, как бывало, посидят они все вместе, погутарят, Саша поулыбается женщинам своей обстоятельной мальчишеской улыбкой, — а силу и неотразимость ее он все же ведал, — и снова наступит мир, благодать и товарищеское взаимопонимание. Но такое все впереди. Когда Саша на этот раз вошел в комнату, все там было как после бури: Варвара Петровна бубнила в телефонную трубку тяжелым басом; у Юлечки очи были красноватые, заплаканные и даже вроде имелся синячок под глазом; Тамара Григорьевна сидела мрачная, опухшая и, по всему видно, тоже плакала. Ну и дела, подумал Саша, и сердчишко у него жалостно дрогнуло.
Первой вызвала его в коридор Варвара Петровна. Шваркнула трубкой по рычагу, с размаху сунула окурок «беломорины» в блюдечко, заменявшее ей пепельницу, и взглядом, движением тяжелых, по-мужски сросшихся на переносице бровей указала Саше на дверь: дескать, выйдем поговорим.
Вышли в коридор, состыковались.
— Ты пива бутылочку не захватил? — начала Варвара Петровна.
— В магазине было, я заглядывал.
— Тогда дай анальгинчику.
— Есть тройчатка, Варвара Петровна. Тяжело?
— Ой, тяжело. Мы здесь вечерком побеседовали с прорабами. Суровые мужики, пришлось держать марку…
— С тобой-то, Варвара Петровна, ясно, а что с нашими, — Саша мотнул головой на закрытую дверь.
— С ними сам разбирайся. Одна страдает от жадности, другая от того, о чем сам догадываешься… Я бы тебе в присутствии молодых баб улыбаться декретом запретила;.. Но ты с ними помягче…
— Будет тебе, Варвара Петровна, напраслину возводить.
— Не темни, Санчик.
Варвара Петровна положила таблетку, которую Саша выковырял из пачки — последнее время от недосыпа голова у него стала побаливать, — кинула ее в рот, разжевала крепкими желтоватыми зубами, скривилась от вкуса снадобья и, тяжело переступая, пошла в комнату запивать водой.
Через пять минут таким же макаром в коридор его вызвала Юлечка. Они отошли к пыльному окну, возле которого Саша обычно любил курить. Юлечка стояла грустная, и, когда она повернулась лицом к Саше, ему опять показалось, что под левым глазом у нее тщательно замазанный тоном и пудрой синяк.
— Ну, что, Юлечка?
Юлечка искоса взглянула на него, и по тому, как она сразу же отвернулась, становясь в тень от переплета оконной рамы, Саша решил — синяк. Ушиблась или кто-нибудь приварил с правой. Неужели старые мужья дерутся? На пятнадцать лет старше! Ничего не поделаешь, ревнует. А может быть, у нее кто-нибудь есть?
— Саша, я вам принесла деньги, как вы и просили, шестьсот рублей. Я вижу, что вы нервничаете…
— Это за мою будущую халтуру? — обрадовался Саша. — Как вам удалось раскошелить этих кооперативных сквалыг?
— Их не раскошелишь, Сашенька, — Юля внезапно дотронулась рукой до Сашиного локтя, — у них всякие разнообразные правила и инструкции. У нас немножко есть денег на сберкнижке на щитовой домик, на обзаведение. Мы и решили с Аркадием Константиновичем, — так звали Юленькиного мужа, — что до следующей весны дом покупать не следует. Надо же сначала поставить фундамент под строение.