Эйзенштейн С. М.
Мемуары в 2 томах
Том 1. Wie sag’ ich’s meinem Kinde?!
Н. И. Клейман. Мемуары Эйзенштейна: система координат
О себе
Foreword
WIE SAG’ ICH’S MEINEM KINDE?!
Мальчик из Риги («Мальчик-пай»)
Souvenirs d’enfance
Отто Эч и артишоки
Миллионеры на моем пути
[Елка]
Незамеченная дата
Le bon Dieu
Новгород — Los Remedies
Цитадель
«The knot that binds» (Главка о divorce of pop and mom)
«Семейная хроника»
Игрушки
Имена
Музис
Мадам Гильбер
Воинжи
Вожега
Мертвые души
Двинск
[Ночь в Минске]
Нунэ
«Двенадцать Апостолов»
[Чудо в Большом театре]
Mйmoires posthumes
EPOPЙE
Пролог
Сорбонна
Рю де Гренелль
[Друзья в беде]
Ганс. Колетт
Кокто. «Простите Францию»
[День за днем]
[Изгнание дьявола]
Дама в черных перчатках
Учитель
Прощай
Сокровище
Ми Ту
Путь в Буэнос-Айрес
[Коллеги]
Чарли Чаплин
[Творения Дагерра]
Музеи ночью
Встреча с Маньяско
Встречи с книгами
Книжные лавки
Книги в дороге
На костях
[Встреча с Мексикой]
Wie sag’ ich’s meinem Kinde?!
Приложение
Графический цикл «Безумные видения»
Комментарии
Примечания
Впервые на русском языке издается полный текст автобиографической книги Сергея Михайловича Эйзенштейна (1898 – 1948), крупнейшего кинорежиссера и теоретика искусства, выдающегося педагога и блестящего рисовальщика, одного из самых знаменитых деятелей культуры XX века.
Книга эта может поразить читателя неожиданностью материала, оригинальностью его изложения, да и самой направленностью воспоминаний. Она нетипична даже для такого исходно неканонического жанра, как мемуары, — жанра, который колеблется от скрупулезной, подкрепляемой документами реконструкции жизненного пути до лирического, нередко ретушированного автопортрета, от живописания эпохи и современников до яростной полемики с ними post factum, от исповеди до проповеди «на примере собственной судьбы».
Книга Эйзенштейна, в той или иной степени соприкасаясь с иными из этих тенденций, развивается в направлении не совсем характерном для мемуаров, но совершенно органичном для их автора.
К мемуаристам в наибольшей мере применим совет А. С. Пушкина: судить писателя по законам, им самим над собою признанным. Чтобы не ошибиться в понимании этих законов, а следовательно — в восприятии текста, читатель должен знать и внешние обстоятельства, при которых зарождался и воплощался замысел мемуарной книги, и внутренние устремления автора, принявшегося за рассказ о себе самом.
Особенности мемуаров Эйзенштейна во многом определены временем и условиями их написания — наряду, разумеется, с исключительной оригинальностью его личности, типом его дарования и выпавшим на его долю местом в истории культуры.
Необычен прежде всего возраст мемуариста — 48 лет: возраст, в нормальных обстоятельствах не располагающий к подведению итогов жизни.
И знаменательно место, где начиналась книга: так называемая Кремлевка — правительственная больница, куда Эйзенштейн с тяжелейшим инфарктом миокарда попал 2 февраля 1946 года прямо из Дома кино, с бала в честь лауреатов Сталинской премии, среди которых был и он, отмеченный высшей тогда наградой за первую серию фильма «Иван Грозный». Когда три месяца спустя, еще в больничной палате, Сергей Михайлович принялся за мемуары, он, вероятно, уже знал, что завершенная незадолго до инфаркта вторая серия «Грозного» вызвала гнев Сталина и была им лично запрещена…
Бытующая среди кинематографистов легенда гласит, будто копию второй серии повезли в Кремль в самый вечер бала лауреатов и об этом Эйзенштейну стало известно, — потому-де он с таким азартным озорством (замеченным многими) танцевал с Верой Марецкой, потому-де и не выдержало его сердце… Даже если совпадение дат есть всего лишь более позднее художественное уплотнение фактов и просмотр у Сталина состоялся на несколько дней позже — Эйзенштейн не мог не догадываться о вероятной реакции верховного заказчика фильма. Преодолевая боль в сердце, он пошел к своей «эмке», а не к вызванной из Кремлевки машине «скорой помощи» — возможно подозревая, что эти «санитарные дроги» могут не довезти его живым до больницы или доставят по совсем иному адресу. Еще за две недели до инфаркта, на похоронах убитого «бандитами» Соломона Михоэлса, корифея Государственного Еврейского театра, Сергей Михайлович шепнул на ухо своему другу с детства, актеру Максиму Штрауху: «Следующий — я…»