Люди на экране не хотят подчиняться воле, посылающей их лучом из булки.
Как нудно! Как старо! Какое самоэпигонство!
Лицо в морщинах.
Мягкий жилет.
Мягкий галстук.
Надо запомнить облик.
Огненный ангел животворящей мысли давно отлетел отсюда.
Скоро и сам «огненный ангел» — Пиранделло — покинет наш грустный мир.
Сабайоне стынет.
Сабайоне подождет.
Сабайоне будут подавать и тогда, когда Пиранделло, когда-то «огненного ангела», уже не станет.
Сейчас отошел ins Jenseits[45] и таинственный всемогущий Отто Эч.
Рассчитанных деловых связей с «великим» так и не удалось свести.
Знакомлюсь с ним уже post factum[46].
Уже после поступления в «Парамаунт»,
куда попадаю и не через этого мецената и покровителя искусств…
Отто Эч.
Итальянское палаццо на Фифт-авеню.
Миллионер. Банкир. И финансовый управитель «Парамаунта».
Четыре Гейнсборо в простенках столовой загородного дома на Лонг-Айленде.
Голова бородатого мужчины над камином в палаццо.
«Узнаете, чья кисть?»
Не узнаю.
«Только еврей способен так тонко написать лицо!» — восклицает Отто Эч.
Гордо.
И как бы мимоходом бросает: «Рембрандт».
Рембрандт — божество не моего пантеона. Однако делаю вид, как будто смотрю на Эль Греко…
Артишоки, артишоки!
Артишоки — вот, однако, главное, что врезается в память.
Впрочем — это уже другая встреча.
За обедом.
Впервые ощущаю, какое колоссальное неудобство — лакей за высокой спинкой кресла.
Уже в «Адлоне» в Берлине эти снующие в голубоватых фраках персонажи, выхватывающие у вас блюдца с недоеденным бифштексом, подсовывающие вам салат, внезапно обдающие непредвиденным соусом и так не совсем вам знакомое блюдо, нервировали и раздражали.
Здесь же из незримости возникающие руки просто парализуют деятельность вашего пищепринятия.
К тому же эти вечные бесчисленные наборы вилок и вилочек, ложек и ложечек, ножей, ножиков и ножичков!
А здесь ко всему еще и артишоки!
Общество маленькое и избранное.
Среди него — седовласый Горацио Ливрайт — издатель.
Издатель заведомо скандальных книг.
Безразлично — политических, социальных, морально рискованных или просто аморальных.
Во всяком случае — сенсационных.
Судебный процесс.
Запрет.
Последующее разрешение.
Общественная кампания против решения суда.
Все работает на сенсацию.
Горацио, кроме древних эротиков и крайних теоретиков психологии, с шумом и треском выпускает и былого Драйзера.
На щите его издательских побед сверкает и «Американская трагедия».
Каких-нибудь шесть месяцев спустя Горацио Ливрайт окажется моим супервайзером[47] именно по «Американской трагедии», предложенной мне «Парамаунтом».
Только значительно позже я узнал, что именно этот явно неосуществимый кинопроект (по вопросам моральным) всегда предлагается «Парамаунтом» иностранцам.
Впрочем, предложение его мне натворило столько шуму, что после моего расставания с «Парамаунтом» ее [«Американскую трагедию»] все-таки пришлось наконец поставить. Поставил Штернберг. Обломав все шипы. Нудно и плохо.
… А пока что артишоки.
Артишоки… По словарю Webster’а…
Черт с ней, с породой… Черт — с принадлежностью к семье!
Нужно же, чтобы этот зловредный продукт земли подали на стол в то именно мгновение, когда меня вызывают к телефону!
На проводе — Александров.
Говорит с… «Острова Слез».
Застряв на месяц в Париже, он только сегодня нагнал меня в Нью-Йорке.
У Гриши что-то неладно с визами.
Его не пускают на берег.
И с группой советских инженеров он сквозь решетчатые окна глядит на дальний силуэт Нью-Йорка, по вертикали прорезаемого статуей Свободы, столь подозрительно близкой «Острову Слез»[48].
Уговариваюсь заехать за этим новым «шильонским узником»[49], как только кончу обедать.
… Тем временем общество за столом окончило свои артишоки.
Сажусь.
За мной — лакей.
Визави — Горацио Ливрайт.
Сбоку — белые усы Отто Эча,
с другого — приветливо-насмешливое лицо дочери.
Слава богу, хоть супруги нет!
Эту странно перекошенную даму в пелерине я вижу только мельком однажды.
По-моему, она не очень благоволит радикальному крылу знакомств и увлечений мужа.
Ее сектор — коронованные особы в изгнании.
Еще при первом посещении узнаю, что накануне миссис Отто Эч принимала кого-то из великих князей, княжон или княгинь.
Отсутствие мадам не облегчает моей задачи.