Затем на экране появился прародитель свиньи, про которого было сказано, что он, завалив свою жертву, имел обыкновение сразу же на нее гадить, чтобы хищные конкуренты побрезговали съесть. Тут же показали, как он это делал. К несчастью, сказали с экрана, находились хищники, которые не брезговали такой добычей и съедали не только ее, но и то, чем нагадил прародитель свиньи.
После этого было показано, как посрамленный и раздраженный прародитель свиньи убегает.
Ребенок проспал весь сеанс.
Ирония судьбы
Однажды я побывал в новостройках и, разумеется, вспомнил рязановское кино. На автопилоте. Это все очень верно было снято. Со мной, в мою медицинскую молодость, тоже случилось нечто подобное, и я едва не обрел свое Счастье.
Однажды, закончив прием в поликлинике, я, как обычно, из доктора, отдающегося в борделе, превратился в доктора по вызовам. Их было штук шесть; я был молод, крепок и неплохо справлялся.
Шофер дядя Леша, бормоча маловразумительную брань, привез меня по первому адресу. Я вышел: в халате (обычно я его не надевал, но тогда почему-то надел), с чемоданчиком. И вошел в дом, но дом-то был не тот, мы ошиблись корпусом. Мне надо было в первый, а дядя Леша привез меня во второй.
Я поднялся по лестнице, позвонил. И мне открыли две сугубо восточные красавицы лет 18-ти. В квартире царил полумрак, играла мягкая цветомузыка.
- Доктора вызывали? - осведомился я.
Первая девица, чуть помедлив, ответила:
- Вообще-то нет, но заходите...
Щи да каша
Однажды... уже надоело писать это слово, но куда денешься? Итак, однажды состоялось покушение на мою независимость и замкнутый образ жизни. Меня пригласили заняться мелкой журналистикой в одну богатую контору. По пути на собеседование я мучился странным, на первый взгляд, вопросом: каков там порядок приема пищи? Ведь если мне придется гонять туда изо дня в день, то и трапезничать придется в коллективе. А насчет трапез в коллективе у меня очень богатый опыт.
Правда, мои прежние коллективы были медицинскими. Совместное питание в медицинском учреждении - незабываемое дело. Театр начинается с вешалки, и еда в больнице тоже начинается с вешалки: с гардероба. В гардеробе сидит бабулечка и кушает. Все время, когда ни заглянешь. Увидишь такое однажды - и умилишься, и прослезишься: да, все понятно, и пенсия у нее, и ноги болят, и соседка сука. Но вот проходит день, за ним - неделя, а она все ест. То кашку, то супчик, вечно хлебает что-то из судочка, вечно подбирает что-то хлебушком. Мимо! Мимо!
Но мимо не лучше, потому что в родном отделении питанию придается колоссальное значение. Обед, как я помню, у наших сестер начинался в 12. 30 и заканчивался в 14. 00. Это, скажу я вам, не чаёк со случайным вафельным тортиком, оставленным на прощание надоевшим пациентом. Нет, они подходили к делу основательно. Уже в полдень из сестринской ползли запахи картошки, пельменей, сала, сырников. Вытерпеть это не было никакой возможности, я уходил и запирался где-нибудь, куда они не проникали. Через пару часов персонал начинал выползать - раскрасневшийся, хлопнувший спиртика, поздоровевший и радостный. Сколько раз они меня звали, столько раз я отнекивался, и почти всегда успешно.
Врачебный обед, напротив, убог и жалок. Вот тут и вправду возникает на сцене подарочный тортик. Кипятится чайник, достаются коробочки и сверточки с котлетками и селедкой. Все садятся вокруг маленького стола, очень тесно, и неудобно, и есть уже вовсе не хочется, однако - коллеги! надо есть.
Одна картинка намертво впечаталась мне в память. Я еще только начинал работать, только что окончил институт. Но уже знал, что такое обед в коллективе.
Дело было так: я вошел в ординаторскую и услышал, как льется вода. Я подошел к раковине, чтобы завернуть кран. В раковине стояла кастрюлька. В кастрюльке лежала сарделька. На нее лилась струя горячей воды. Она псевдоварилась.
Это был ежедневный ритуал местного логопеда (зрелой, но молодившейся дамы).
И вся моя врачебная будущность развернулась передо мной, как лопнувшая кожура с этой сардельки.
Пена дней
Кто их теперь вспомнит, эти бары? Не про себя, с мимолетным сожалением, а так, чтобы осталось где-нибудь, с благодарностью? Их было много, и каждый запомнился какой-то одной картинкой, тогда как все прочее время, проведенное за кружкой, сливается в сплошную струю разбавленного пива.
Я их тут перечислю несколько штук, чтобы память не истиралась.
Первый бар, в котором я побывал, назывался "Янтарный". Он находился на Петроградской стороне, и нас с приятелем отправили туда в качестве бдительных дружинников, приказавши взять пару кружечек и сидеть тихо, следить за порядком. И мы сидели, а вокруг бушевала сплошная гармония. Мы честно цедили прописанную пару кружек и поняли свою ошибку только когда наш старший, едва державшийся на ногах, подошел к нам и осведомился, не торчит ли у него рация.
Тогда мы поняли, что в баре нужно заниматься тем, чем положено заниматься в баре.
Еще одним баром на Петроградской был "Кирпич", он же - 14-я аудитория, благо в нашем институте их было 13. Что про него расскажешь? Это добрый роман. Из шести лет, что я проучился, год, наверное, приходится на долю "Кирпича". Еще год - на марксистскую философию. Итого на медицину - года четыре, а то и три, так как были и другие радости, помимо "Кирпича" с философией.
Еще на Петроградской имелся "Пушкарь". Единственное место, в котором подавали "бархатное" пиво - и пиво не подводило. Это было до крайности тихое, спокойное заведение. Тяжелые скамьи, тяжелые столы, тяжелые люди вернее, зубры, бизоны, которые вдумчиво и почти бессловесно сосали заказ. Временами слышался стук: падало очередное тело. Оно падало мирно, без скандала, без реакции со стороны соседей, которые даже не оборачивались, и тут же исчезало, будучи увлеченным куда-то за кулисы, а место старого тела занимало новое тело.
Были "Жигули", куда я явился с американским значком и при галстуке, поскольку хотел потом сняться на выпускной альбом. "Пан-Америкэн" хочет рыбки? " - издевательски интересовался халдей. Пан-Америкэн очень хотел, и снимок не вышел.
Был "Прибой" - сугубо мужское место, в котором никогда не бывало женщин, за исключением одного раза, когда местные шалуны затащили туда финскую туристку, в дрезину пьяную. Они обкладывали ее матюгами в глаза, а она только хохотала, на что мужики хохотали еще громче и толкали друг дружку: "Видишь, ни хера не понимает!"
Был доброй памяти безымянный бар, который мы прозвали "Андрополем" и откуда меня в 1983 году вышвырнули за распитие под столом. Это сделал наглый бармен Вадик. Мне было отмщение: однажды в бар явился человек, который еле стоял на ногах, и которого сопровождал огромный пятнистый дог. "Кобылу-то убери! - опасливо кричал Вадик из-за стойки. - Убери кобылу-то! " Кобыла не уходила. Я ликовал, наблюдая, как Вадик, держась из последних сил, наливает лошаднику пиво.
А близ моего дома располагался "Нептун", изумительно гнусное место, в котором однажды меня пригласила на белый танец беззубая девушка. И мы танцевали, одни, благо танцевать в этом баре было не принято, под настороженный блеск глаз ее спутников - хищные точки в пивном полумраке.
Теперь стало скучно и прилично, теперь такого уже нет нигде.
Где стол был яств, там гроб стоит.
Как закосить от Армии
Это делается по-разному.
Например, мне рассказывали, что можно наплевать в свою мочу и сдать ее на анализ. В ней найдут амилазу - фермент, который есть не только в слюне, но и вырабатывается поджелудочной железой. Диагноз - острый панкреатит, но можно переборщить, и господа военные врачи подумают, что вся поджелудочная железа сошла на мочу.