И всё это в фантастической компании. Среди всех – Сошальский. Легенда. Говорят, когда в Ленинградском ТЮЗе он играл Ромео, женская половина города сходила с ума. Оля назвала этого немолодого уже человека: «маленький». Потому что невообразимо трогательный. В автобусе: «Смотри, смотри на маленького! О, какой спектакль!» Володя Баринов стоит над Сошальским, что-то рассказывает, тот только слушает, но как меняется его лицо! какая палитра всех человеческих чувств, сменяющих друг друга мгновенно и совершенно неосознанно! Утром Сошальский выпивал свою «маленькую» и бесстрашно поднимался на сорокоградусной жаре по ступеням высоченных средневековых башен. За Марусей ухаживал трогательно: молча, с необыкновенно выразительным взглядом предлагал стакан бесплатной воды.
Когда вечером на берегу Средиземного моря мастера развлекали друг друга театральными байками под коньячок, Сошальский долго слушал, и, наконец, изрёк с видом ослика Иа-Иа: «У меня тоже есть история, но она не смешная. Был у меня как-то безумный роман с одной очень известной актрисой. Имя её я вам не назову. Но когда всё зашло слишком далеко, её свекровь послала сыну, Славке Тихонову, телеграмму: "Срочно приезжай, Нонка безумствует с Сошальским!" Тогда нас развели. Прошло много лет, у меня уже было несколько жён, но на тот момент я был холостой, когда случайно столкнулся с Нонкой в Останкино. Я и говорю: "Нонка, у меня в холодильнике баранья нога, давай поженимся!" Она приехала, спрашивает: "А кто у нас будет понятым?" – "Да Женька Евстигнеев", – говорю. Женька приехал, а я его прошу: "Слушай, меня в этом ЗАГСе слишком хорошо знают, давай, ты пойдёшь с Нонкой вперёд, а я уж потом подойду". Ну, поженились, баранью ногу съели, водку выпили… и развелись». (Маруся пересказала историю, как запомнила, но от смеха умирали все, кроме Сошальского, сохранявшего трагическое выражение лица).
Тогда, на Средиземном море, разгорячённая Маруся решила искупаться, но, поскольку купальника не было, разделась за невысокой дюной донага, нырнула, а когда вынырнула, увидела недалеко от себя лодку с испанскими полицейскими, держащими в руках фонарь. «Боже мой, при мне же нет паспорта!» – ужаснулась Маруся и не выныривала больше до самого берега.
В Мадриде Маруся всё ещё пыталась схватить ускользающую тень чужого праздника. Она уговорила Вадю Ермолаева попробовать разыскать хэмингуэевский «Хихон», а когда увидела обычное кафе, войти в которое не позволяли средства, села на скамейку, и стала воображать себя частью проходящей мимо толпы людей, для которых нет недоступного хотя бы в такой малости. Вадя поставил диагноз: «Такие, как ты спиваются или сходят с ума». Но Маруся упрямо пыталась хоть на мгновение освободиться от своей советской сути, независимо прогуливалась по улицам, и, конечно, её опять попытались снять.
По дороге в Севилью сопровождающая пугала: «Учтите, Севилья – сковородка Испании». Оля, не переносившая жары, заранее покрывалась испариной. Прибыли утром, но, когда вышли на улицы сковородки, вдруг обнаружилось, что небо заволокло облаками, и температура не поднялась выше 26. Это так поразило Олю, что она воскликнула: «… твою мать! Всего за шестьсот пятьдесят рублей, и в Севилье такой мороз!» (Как выяснилось потом, это была последняя поездка по советским ценам.) Как Оля и предполагала, одноместные номера в Мадриде коллеги по цеху им не простили, оттеснили в конец очереди, в результате, номер оказался на последнем этаже. Его пришлось долго искать, но, проходя по коридору с комнатами для обслуги, Маруся увидела дверь, над которой была надпись: piscine. Номер оказался просторным, единственным на верхнем этаже. После экскурсии и обеда, действительно, стало жарко, всех разморило. Но Маруся открыла заветную дверь, ведущую к бассейну на крыше. Тотчас же задремавшие, было, питерские друзья-товарищи были разбужены, и вчетвером, захватив с собой двухлитровую бутылку «Сервеции», компания блаженствовала в прохладной воде на крыше отеля до вечера, который был посвящён фламенко.