Жанр монодрамы многотруден, это я знаю по собственному опыту, и очень может быть, что я не захочу или не смогу дважды войти в эту «реку» – по крайней мере, пока робею. Ведь здесь драматург совершенно беззащитен, ему невозможно укрыться за сюжетом, внешним конфликтом, диалогом, наконец. Между тем он должен, не отступая от всех непререкаемых законов своего ремесла, но ограничив себя аскетическими рамками монолога, выразить в нём и своего героя – его мысли и чувства, – и самого себя. Задачка, доложу я вам!
Но ещё труднее жанр моноспектакля, не всякий актёр решится на такое, а главное – не всякий такое «потянет». За примерами ходить недалеко: та же «Лика» была написана мной не для Марины, а совсем для другой, и вот та, другая не выдержала сложности «материала», он оказался ей не по силам, и она благоразумно отступила.
А Марина нет. Марина – устояла. Причём в самых неблагоприятных условиях. Но давайте по порядку.
Весьма возможно, что Марина Старых, с которой я и познакомился близко именно благодаря «Лике», пришла к моей пьесе «не от хорошей жизни». Выпускница студии при Ленинградском ТЮЗе, она после её окончания работала в театре З. Я. Корогодского, где её амплуа несомненно драматической героини, как вы сами понимаете, было не слишком в чести. Тогда-то и пришла к ней мысль попробовать себя в самостоятельной работе и, с помощью режиссёра Кирилла Филинова (так же ученика Корогодского и и бывшего актёра того же ТЮЗа) осуществить постановку бесхозной к тому времени «Лики». Спектакль был срепетирован, показан главному режиссёру на маленькой сцене «театра на пятом этаже» и… «лёг на полку»(что для спектакля конечно же гораздо страшнее, чем для фильма). Не знаю, что именно не устраивало сурового Учителя в работе Ученицы, в работе, которая привлекала меня своей законченностью и отточенностью. Не знаю… Быть может, всё то же пагубное равнодушие к судьбам драматических героинь своего театра? Не знаю! Но Марина – человек упрямый. И особенно в вопросах дела, творчества. Она не сдалась, она продолжала бороться за свою и за мою, за нашу с ней «Лику». К числу её побед я отнёс бы и телевизионный вариант спектакля, снятый в Нижнем, и успех актрисы на традиционных чеховских фестивалях в Таганроге и Липецке, и то, что спектакль, несмотря ни на что, продолжал жить на разных сценических площадках города.
Как жаль, что только после смерти Товстоногова в осиротевшем его театре, Марине удалось всё же довести до желанного конца свою борьбу, длившуюся, по моим скромным подсчётам, лет десять, если не больше. Если бы у меня спросили, как и что играет Марина Старых в своём моноспектакле, я бы ответил – играет она верно и самозабвенно, хотя, быстротекущее время редко идёт на пользу живому искусству драматического театра. Относительно же того, «что» она играет, – она играет… любовь. Одним из главных достоинств Актрисы и есть, по моему мнению, это умение «играть любовь» (на сцене, разумеется). Марине это удаётся в высшей степени. Положим, и пьеса даёт для этого основания, вся она – о любви, вся пронизана женской любовью, но ведь в силах исполнительницы всё это испортить, опошлить, потопить в бессмысленных слезах и пустых вздохах, лишить объёма, сделать неинтереснм и попросту скучным. Марина счастливо избежала всего этого. Она сумела точно проследить (перефразируя Станиславского) и жизнь человеческого чувства: от зарождения его – через все разочарования и падения, новые взлёты и новые надежды – к смерти, и вместе с тем бессмертию этого чувства, и трагического и прекрасного соей неосуществлённостью, неизрасходованностью.
И вот в чём принципиальная удача спектакля – в незримом присутствии Чехова (что и входило в первоначальный мой замысел), его жизненной драмы. Недаром последний монолог Лики – она произносит его в день похорон Чехова в Москве – Марина завершает (вопреки авторской воле – на что я нисколько на неё не в обиде) такими словами: «Все эти люди – они хоронили известного писателя, которому уже не грозила смерть. Я прощалась с человеком, которого уже не будет, с тем, кого я любила, и кто был до смешного несчастен весь свой век… Мне сказали, что незадолго до смерти он задумал пьесу о том, что волновало его всю жизнь – великая любовь, торжествующая над смертью. Никогда бы не подумала, что его это волновало, а пьесы он так и не написал. Всю свою жизнь я испытывала к нему именно такое чувство, а любовь осталась несбывшейся. Теперь мы в равном положении, он – как писатель, я – как женщина. Это впервые…»