Затянула бы Лиговка, погубила бы… Но тут Невидимый Друг нашёл для Маруси дело. На экзамен к Шмойлову пришёл В. В. Петров, спросил: «Чьи это два отрывка?» оказалось – Марусины, В. В. позвал её к себе вторым педагогом. Вернее – третьим, потому что вторым был Саша Романцов, коллега по БДТ, ещё более не удовлетворённый своим местом в театр
Талантливый, утончённо-красивый, он был самовлюблён и порочен, как кокаинист и декадент Серебряного века. Ему не надо было играть Юсупова в «Агонии» Панфилова, он был воплощением Юсупова, воплощением вырождающегося аристократизма, неизвестно откуда взявшегося, Маруся ничего не знает про его семью. Однажды они случайно вместе вышли из театра. Саша вдруг сказал: «Мне тут хребет перебили, а ведь обо мне по Голосу Америки говорили!» В тот момент роль, на которую он претендовал, отдали кому-то из Великих Мастеров.
Конфликт с Сашей начался с первого дня, когда два педагога попробовали найти общую платформу.
«Я не позволю тебе, с твоим шаманством (это о нашей школе) портить курс, который Я набрал!»
Курс, конечно, набрал Владимир Викторович. Это был удивительный человек. Старинная петербургская семья, истинная интеллигентность, испытания, выпавшие его поколению. Он был пехотинцем, зимой, в составе лыжного батальона освобождал тот самый Елец.
Изящный, артистичный, он влетал, полутанцуя, в аудиторию. Его губы, на которых всегда оставались крупинки табака от сигарет без фильтра, неизменно, неосознанно были сложены в доброжелательную улыбку. У него было очень много успешных и благодарных учеников. Он любил их всех, слишком многое, по мнению Маруси прощал, и они радостно творили кто во что горазд!
Три года Маруся считалась преподавателем. Но, в присутствии В. В. сама не открывала рот, а когда творил Романцов, он не давал ей вмешиваться в процесс.
На третьем курсе взяли «Чайку». Работал, в основном Саша. Маруся позволяла себе только изредка подходить и говорить на ухо: «Неужели ты не видишь, что они не общаются?» Нет, была одна неделя, когда Маруся осталась со студентами одна. В это время приехала женщина профессор из Москвы, как бы с инспекцией. Она посмотрела репетицию и сказала безапелляционно: «Это двадцать моноспектаклей на одной сцене!»
Через неделю она работу одобрила: «Ну вот, другое дело!» (Это я хвалюсь, но три года самоограничений и почти ежедневного присутствия в аудитории наверное дают мне на это право)
Однажды ночью Марусю озарило: она поняла, как играть Дорна, который всё молчит, или отшучивается, и вдруг, единственный бросается на помощь Треплеву.
Марина Леонидовна вызвала в коридор студента Нагиева, репетировавшего Дорна. «Понимаешь, это разочарованный романтик!»
«А кто такой романтик?»
«Ну, это человек, который хочет изменить мир к лучшему».
«Зачем? По-моему, человек должен добиться лучшего для себя. Вот вы, например, чего вы добились?»
Маруся задумалась и поняла, что хвалиться нечем: ни карьеры, ни денег, ни семьи, ни детей.
«Ну вот», – продолжил студент, – «а у меня всё будет!»
Увидев погрустневшее лицо педагога, он смилостивился и позволил ей рассказать, как она видит роль Дорна: понимаешь, он всё время хочет встрять, сказать, что неправильно они поступают, и уже встаёт, но в последний момент думает: «Зачем? Всё равно не поймут!» – и снова садится. На этих подавляемых в последний момент порывах можно было бы построить всю роль. И как интересно было бы следить за этой бессловесной борьбой человека с самим собой!
Эту беседу, стоившую Марусе многих сил, прекратил разгневанный Романцов.
На следующий день Дима, поняв, что прошёлся по педагогу дорожным катком, бросил: «А вот мы с Мариной Леонидовной знаем, как играть эту роль!»
Но всё пошло по-накатанным рельсам. Показали этап работы кафедре. Один из членов совета заметил: «У меня такое ощущение, что у всех персонажей один опыт».
«Да», – сказала Маруся, – «и я даже знаю, – чей». Саша, действительно, как бы надевал на студентов свой собственный образ, вместо того, чтобы помогать им открывать самих себя.