А также фильмы, газеты…
Мысли у нас у всех были разные, но я уверен, что у большинства они почти совпадали.
Вот сейчас мы поужинаем.
Встанем. Пойдем строем в казарму. Учебка закончится.
А что будет дальше?
С какого момента нас начнут бить "деды"?
Как себя при этом вести?
Давать ли сдачу, чтоб с самого начала себя показать?
Или терпеть, а то потом хуже будет?
Что отвечать на вопросы офицеров откуда синяки и ссадины?
И вообще, что я тут делаю?
Я жил нормальной жизнью хорошо зарабатывающего сотрудника и студента — вечерника.
Дискотеки, рок — концерты, девушки, ресторан "Кавказский" на Невском, белые ночи…
И что это, бл&дь, за жижа такая в тарелке??
Непонятного цвета и с ужасным запахом…
Вопросов было много…
Ответов нет.
И есть хочется.
А кроме жижи почти ничего нет.
"Почти" — это чёрный хлеб, круглая, обязательная в армии, шайбочка сливочного масла и черный чай в таком же чёрном, но видно, что когда-то белом, чайнике.
Так как на большинство вопросов ответов не было, я решил хотя бы разгадать тайну мрачного кушанья, которым нас потчивало военное начальство 558 ВСО Краснознаменного Белорусского военного округа города Минска.
Парни, не знаете что это? — спросил я у сидящих рядом и напротив солдатиков.
Х§йня какая-то! — отрезал один.
На рис похоже, — ответил другой.
Может овёс? — подал голос третий.
Сам ты овёс, это ячмень? — сказал четвёртый и был близок к истине.
Четвёртым, как потом выяснилось, был Володя Трофимчук. Он много чего знал. Бывалый был парень.
Постарше нас. Две ходки.
От третьей спасся в армии.
Как ему это удалось, неизвестно.
Вообще в стройбате хватало бывших сидельцев.
Общение с ними немного повлияло на моё мировоззрение.
Но об этом как-нибудь в следующий раз расскажу.
Итак, как сказал военный строитель рядовой Трофимчук, перловка действительно делается из ячменя. Это я потом узнал.
Короче говоря, голод — не тётка. Надо было что-то есть. И это что-то было вот это самое вот.
Позже мы узнали, что этот "деликатес" в армии прозвали "дробь — шестнадцать".
Почему именно так, остаётся только догадываться.
Наверняка об этом уже можно узнать в интернете.
Но тогда его не было. Интернета.
Пока я боролся с почти шекспировско — гамлетовской дилеммой "есть или не есть", дверь столовой открылась, и зашли двое военнослужащих.
Судя по виду, возрасту, уверенной походке и поведению они служили уже давно.
Это было понятно даже «духу».
А то, что это были армяне, понял скорей всего только я.
Во-первых, рыбак рыбака, сами знаете.
Во-вторых, по характерным чертам лица.
Несколько лет назад одна моя знакомая спросила меня, как я в толпе безошибочно узнаю́ армян?
— Катя, запомни, — ответил я ей, — у армян всегда удивлённый взгляд.
И сейчас эти двое вошли и стали усиленно что-то разглядывать или кого-то искать среди нас своими черными глазами.
И при этом переговариваться на моём родном языке!
Правда, на совершенно другом диалекте. У нас их много.
Но это уже не имело значения.
Какое-то тепло разлилось внутри моего тела.
Это было очень кстати. Потому что я сильно замёрз, пока мы строем шли до столовой и пели по бумажке какую-то патриотическую песню.
Да и в столовой, помню, был совсем не Ташкент.
Услышав разговор земляков, я тут же вспомнил шум речки рядом с родительским домом в родном городе Капане.
Звук коньяка, который разливает по рюмкам мой любимый дядя в Ереване.
Запах бабушкиного борща, маминой долмы, папиного шашлыка!
На землю меня вернул окрик: Давиты ду эс?
В переводе: это ты Давид?
Парни стояли метрах в десяти от нашего стола и смотрели на меня.
Рядом с ними стоял наш сержант и показывал на меня рукой.
Почему земляки не узнали меня сразу, оставалось только гадать.
Наверно полуторагодовалое проживание в Ленинграде частично стёрло характерные национальные черты на моём лице.
Сидевшие рядом «ду́хи» тут же отстранились от меня, и все дружно сказали:
«Да! Давид — это он! Бейте его, а не нас!»
Шутка. Не было этого. Хорошие были парни.
Они просто недоуменно посмотрели на меня, ожидая продолжения.
— Аё, эс эм, — отвечаю.
Ну типа, да, я Давид.
Они тут же подошли и почти насильно вытащили меня из-за стола.
Хорошо, что я сидел у края.
— Пошли с нами, — говорят. — Всё хорошо будет.
— А как же мой сержант? — отвечаю.
— Не твоё дело. Пошли.
Мы вышли из столовой.