Но я был из семьи, которая никогда не распадалась, что убедило меня в неизбежности пребывания вместе. И я видел, насколько банальны мои ожидания, — так же, как предсказуемы истории о принцессах, из которых моя семилетняя дочь неожиданно выросла.
Джина выросла в семье, из которой ушел отец. Она не ждала счастливого конца. Она не была уверена, что наша семья будет неразлучна и вечна. Она предчувствовала расставание. Я прогулялся по Сохо, вышел в Китайский квартал, не желая ехать на другой конец города: вдруг все пойдет не так, как надо, начнутся обвинения, поднимется крик, распахнется дверь и раздастся звонок, чтобы я быстрее приезжал. Я держал телефон в руке на случай, если он внезапно завибрирует. Но я прошел через весь Китайский квартал, а он все молчал.
Есть пять положительных моментов в том, чтобы быть родителем-одиночкой.
Теперь ты один, поэтому можешь принимать все решения относительно своего ребенка, ни с кем не советуясь.
Ты абсолютно уверен в том, что ребенку достаточно одного хорошего родителя.
Ты знаешь, что твой ребенок любим и всегда будет любим.
Ты не чувствуешь себя белой вороной, подъезжая к воротам школы, потому что сегодня мир кишит родителями-одиночками.
И твоя бывшая супруга исчезла из твоей жизни.
Есть пять отрицательных моментов в том, чтобы быть родителем-одиночкой.
Теперь ты один, поэтому тебя не покидает чувство, что ты — последняя защита своего ребенка от этого паршивого современного мира.
Ты абсолютно уверен в том, что ребенку всегда лучше, когда у него двое любящих родителей.
Ты знаешь, что твоему ребенку больно оттого, что родители расстались, и эта боль останется с ним навсегда.
Ты чувствуешь себя белой вороной, подъезжая к школьным воротам, потому что в мире полно счастливых неразведенных семей.
И твоя бывшая может снова ворваться в вашу жизнь, нравится тебе это или нет, произнося волшебные слова: «Это и мой ребенок».
Но что я знаю об этом?
Я уже много лет не был отцом-одиночкой.
Что сделало меня таким знатоком?
Прошло десять лет с тех пор, как Пэт и я остались одни, — это был странный, беспорядочный период между моим первым и вторым браком. Это было время постоянной грызущей боли, и я не мог вымыть ему голову без того, чтобы мы не издергали друг друга, и приходило постепенное понимание того, в скольких вещах я полагался на Джину, чтобы упорядочить свою жизнь, и создать нашу семью, и вымыть голову нашему ребенку, и уложить его в постель, пока я слушал их смех, доносящийся сквозь стены.
Самое яркое мое воспоминание о том времени — чувство того, что я неудачник. Я до сих пор отчетливо ощущал его, несмотря на десять прошедших лет. Чувство провала, столь же неоспоримое, как сломанная рука. Я потерпел неудачу как отец, как муж, как мужчина. Это чувство не отпускало меня в супермаркете, у школьных ворот, в доме моих родителей — вот что я помню лучше всего. Я потерпел неудачу как сын.
Но это все было много лет назад. И хотя я до сих пор замечал у школьных ворот родителей-одиночек — у них меньше времени, их любовь более истовая, более животная, более очевидная, — я не мог делать вид, что я из их числа.
У меня были жена и трое детей. Это были наши дети. Конечно, кто-нибудь придирчивый и бездушный сказал бы, что мальчик — мой сын, старшая девочка — дочь жены, а младшая, семилетняя, — наша общая дочь.
Но мы никогда так не считали.
Весь наш зверинец был так давно перемешан — большую часть жизни двух старших и всю жизнь младшей, — что мы не думали о детях в таком ключе. Социологи, комментаторы и политические деятели употребляют выражение «смешанная семья». В реальной жизни вы это либо принимаете, либо нет.
Мы это приняли.
Маленькая смешанная семья, где женщины преобладают над мужчинами. Это наш дом. Но видеть Джину снова было все равно что взломать дверь в тайную комнату моего сердца, где я продолжал чувствовать себя отцом, как много лет до этого.
Член союза отцов-одиночек.
Джина заставила меня увидеть горькую правду.
Однажды став одиноким родителем, остаешься им навсегда.
— Белые хуже, чем негры, — заявил Кен Гримвуд, и я не знал, что ему ответить.
Он был поистине мемориальной капсулой, содержащей в себе все, что было гнилого в стране, в которой я вырос. Теперь же я почувствовал к нему странную благодарность за то, что он достаточно просвещен, чтобы понимать: нравственные принципы имеют мало общего с цветом кожи. Но случайный разговор о неграх произвел на меня такое же впечатление, как вид жестяной табакерки и пачки «Ризла», которые он как раз раскладывал рядом с собой. Мне захотелось открыть все окна.