Довольно, думал я, оставив с ним на ночь Пэта и возвращаясь в пустой дом. Разве он недостаточно мучился?
Но когда наутро я вернулся, Кен сидел в кровати, в его глазах светилась жизнь, а лицо было покрыто кремом для бритья. В своей полосатой пижаме он был похож на рождественского деда, которому приспичило поваляться в постели, и я в первый раз за все время рассмеялся в его палате. Он поправился. Я знал, что это может произойти.
— Хочу навести марафет, — сообщил Кен.
Он говорил языком моего отца. «Навести марафет». Это означает привести себя в порядок, чтобы можно было показаться на люди, побриться, даже если внутри растет нечто, что очень скоро убьет тебя. «Навести марафет». Когда наведение марафета успело выйти из моды?
Рядом с кроватью стоял серебристый таз с водой, исходящей паром. Пэт держал опасную бритву. Он наклонился над кроватью, и лезвие блеснуло в свете больничных ламп. Старик поднял руку.
— Ты уже бреешься, сынок? — спросил его Кен, опираясь спиной на подушку.
— Каждое воскресенье, — ответил Пэт. — Вернее, через воскресенье.
— Тогда пусть лучше это сделает твой папа, — сказал старик.
Оба посмотрели на меня.
— Если не возражаешь, — добавил Кен, и я быстро кивнул. — Постарайся не перерезать мне глотку, — усмехнулся он.
— Тебе бы только поворчать, — сказал я, беря бритву. — Ты и вправду сварливый старикашка.
— Мне есть на что жаловаться, — ответил он, широко ухмыльнувшись, и с его щек посыпались хлопья пены.
Я опустил бритву в воду и начал соскребать с его лица щетину. Она была на удивление жесткой, словно остатки соломы на поле после сбора урожая, но кожа после бритья стала мягкой и гладкой. Он откашлялся, его грудь поднялась, и он хрипло выдохнул. Я слышал, как забитые легкие борются за следующий вдох.
— Сиди спокойно, — негромко сказал я, подумав, что это вряд ли возможно, но он больше не шевелился.
Потом я почувствовал, что занавеска вокруг его кровати шевельнулась. Я поднял глаза и увидел, что там стоит моя жена.
— Пожалуйста, — попросила она. — Продолжай.
Она держала накрытый салфеткой поднос с едой. Я ощутил запах сосисок и теста. Кен открыл глаза, улыбнулся и закрыл их снова.
— Привет, милая, — сказал он и удовлетворенно вздохнул.
Я думаю, он был доволен всем. Ощущением сбритой щетины с лица, видом женщины, которая принесла поесть. И тем, что навел марафет.
А моя жена смотрела, как я брею старика.
Она стояла, одной рукой держа поднос с едой, другую положив на плечо Пэта, и смотрела на меня и Кена своими широко расставленными карими глазами. Я снова взглянул на нее. Она слегка улыбнулась и кивнула, и я продолжил. Я больше не смотрел на нее, но чувствовал, что она наблюдает за мной. Конечно, это звучит глупо после десяти лет совместной жизни, после брака, детей и всего остального. Но когда она смотрела на то, как я брею старика, я чувствовал, что по-настоящему начинаю ей нравиться.
Когда я закончил брить Кена, серебристый таз наполнился мыльной водой, а лицо старика стало чистым, розовым и гладким и глотка оказалась ни разу не порезана от уха до уха, Сид сняла салфетку с маленького подноса. На нем было нечто совершенно особенное.
Маленькие йоркширские пудинги с наполовину торчащими из них свиными сосисками и розочками английской горчицы наверху.
— Сосиски в тесте, — проговорил Кен. — Малютки. Никогда не видел ничего подобного. Прелесть какая.
И мы все восхищались едой, которую она приготовила, хотя знали, что ему никогда не придется ее попробовать.
Она оставалась недолго. Когда настало время уходить, она обняла старика и поцеловала его в свежевыбритую щеку.
— Гладкая, как попка младенца, — ухмыльнулся Кен, а я отвернулся, потому что понимал, что они больше никогда не увидят друг друга.
Когда я снова повернулся к ним, она обнимала Пэта.
Она совершенно по-особенному обнимала его, и за десять лет ничего не изменилось. Короткое крепкое объятие, а потом она внезапно отпускала его. Они кивнули друг другу, и между ними промелькнуло что-то невысказанное.
Потом она с полуулыбкой взглянула на меня и скользнула за занавеску. Я последовал за ней. Она с шумом налетела на вращающуюся дверь, ведущую в отделение, желая выйти отсюда, но я перехватил ее в коридоре.
— Привет, — сказал я, легонько коснувшись ее руки.