Бегин с дочерью перебрались в Тель-Авив, поближе к больнице, где он продолжал свой курс лечения. Весной он дал долгожданное интервью Первому каналу израильского телевидения — к полувековой годовщине со дня смерти своего учителя Жаботинского. В июле он согласился на еще одно интервью. С прежней твердостью в голосе он защищал свои действия в качестве главы Эцеля. На вопрос о том, какое решение на этом посту было для него самым трудным, он ответил: решение повесить двух британских сержантов. И, защищая свою позицию, подчеркнул, что после того, как Эцель казнил этих сержантов, англичане больше не повесили ни одного человека в Эрец-Исраэль. Он затронул также тему своих отношений с Бен-Гурионом, сказав, что они были «соперниками, причем не только в политике, — хотя было время, когда они даже были в дружеских отношениях»[634].
Он продолжал общаться с Кадишаем и Меридором, а также восстановил связи со старыми друзьями, в том числе с Йохананом Бадером. Они были знакомы еще с Польши (именно Бадер посоветовал Бегину вступить в армию Андерса, что дало ему возможность попасть в Палестину); на протяжении четырех лет Бен-Гурион, не желавший произносить имя Бегина в стенах Кнессета, говорил о нем как о «человеке, сидящем рядом с членом Кнессета Бадером». Их встречу устроил Кадишай. Бадер к тому времени практически утратил слух, а Бегин от слабости не мог говорить громко. Они общались записками, которые передавал все тот же Кадишай — впоследствии он вспоминал, что старым друзьям доставляло удовольствие, даже исчерпав тему разговора, просто сидеть рядом[635].
В начале марта 1992 года, после инфаркта, Бегин снова оказался в больнице «Ихилов». На его прикроватном столике лежали две книги: «Фишка дальше не идет: личные и частные сочинения Гарри Трумэна» и «Цена власти: Киссинджер в Белом доме» Сеймура Херша[636]. Бегин скончался через несколько дней после госпитализации, ранним утром 9 марта, в возрасте 79 лет.
Он оставил очень короткое завещание, в форме записки, адресованной Кадишаю. Вот его полный текст: «Мой дорогой Йехиэль! Когда меня не станет, я прошу, чтобы ты прочитал моим близким, моим друзьям и соратникам, эту просьбу. Я прошу, чтобы меня похоронили на Масличной горе, рядом с могилами Меира Файнштейна и Моше Баразани. Я благодарен тебе и всем тем, кто выполнит мою просьбу. С любовью, Менахем».
Меир Файнштейн и Моше Баразани, один — ашкеназ, другой — выходец из Ирака, были бойцами-подпольщиками (соответственно Эцеля и Лехи), которые, чтобы не быть повешенными англичанами, взорвали рядом с собой пронесенную тайком в тюремную камеру ручную гранату; за мгновение до смерти они запели «Атикву». Именно рядом с ними и завещал похоронить себя Менахем Бегин — а не на национальном кладбище на горе Ѓерцля, рядом с Зеевом Жаботинским, Леви Эшколем, Голдой Меир и другими выдающимися людьми.
Фактически Бегин написал это завещание до смерти Ализы; потому и она была погребена на Масличной горе, чтобы ему быть потом похороненным рядом с нею. Рядом с Ализой, Файнштейном и Баразани Бегин должен был навечно пребывать среди своих близких. Он возвращался в «боевую семью», которую он так любил с первых лет своей жизни в Палестине, и, благодаря его последней воле, Эцель обретал еще большую значимость в общем контексте истории Израиля.
Сообщение о смерти Бегина стало главной новостью всех утренних программ. Похороны были назначены в тот же день, на четыре часа пополудни. По его просьбе, не было ни почетного караула, ни церемонии прощания с телом покойного[637]. Через несколько часов после сообщения около 75 тысяч человек, желавших проститься с Бегином, образовали траурную процессию, заполнившую иерусалимские улицы; погода в тот день была солнечной, но прохладной.
Толпы народа запрудили улицы на подходе к Масличной горе. Движение транспорта остановилось. У могилы было место только для семьи Бегина, нескольких официальных лиц и самых близких друзей. Несмотря на транспортные пробки, люди готовы были пройти немалое расстояние, чтобы только приблизиться к кладбищу[638]. Пришедшие на похороны Бегина представляли все слои израильского общества: молодые и пожилые, ашкеназы и сефарды, религиозные и светские, официальные лица и простые люди — граждане страны, созданной при его активном участии.
638
Yoram Bilu and Andre Levy, «The Elusive Sanctification of Menachem Begin»,