Между Бегином и Жаботинским начали возникать и идеологические конфликты. Бегин и его друзья из Бейтара росли на традициях польского национализма таких революционеров, как Юзеф Пилсудский; Жаботинский, напротив, в большей степени находился под влиянием английских и итальянских авторов и их демократических принципов[57]. Жаботинский был разочарован приспособленчеством Бен-Гуриона, и точно так же Бегин был разочарован Жаботинским, который, выступая за решительные действия против арабов, для англичан оставлял только язык дипломатии. Жаботинский считал, что худшее для евреев — это война одновременно на два фронта, и с арабами, и с англичанами.
Бегин расходился с Жаботинским во мнении относительно англичан, а особое неудовольствие вызывала у него готовность Жаботинского прощать Бен-Гуриону публичные нападки. В январе 1935 года Бегин с резкостью высказался относительно решения Жаботинского использовать исключительно «законные политические методы» для борьбы с англичанами — иными словами, воздерживаться от методов насильственных. Позднее в этом же году, на Второй международной конференции Бейтара, Бегин очередной раз осудил лондонское соглашение между Жаботинским и Бен-Гурионом, напомнив аудитории: «В отличие от моего учителя, я не склонен забывать, что Бен-Гурион назвал его Владимиром Гитлером».
Жаботинский, при всем своем негативном отношении к Бен-Гуриону, одернул Бегина: «Я никогда не забуду, что такие люди, как Бен-Гурион, носили форму Еврейского легиона, сражались бок о бок со мной, и я уверен, что во имя интересов сионизма они, если потребуется, без колебаний снова наденут эту форму и пойдут в бой». На деле этот публичный выговор от учителя только упрочил репутацию Бегина. Еще бы, теперь сам учитель вынужден был ответить ему. Бегин стал силой, которую Жаботинский уже не мог игнорировать[58].
Жаботинский считал, что для выживания евреев в Палестине им необходимо наличие вооруженных сил, в результате чего силами молодежи Бейтара в подмандатной Палестине в начале 1930-х гг. была создана еврейская подпольная военная структура, известная как Эцель (полное название Иргун цваи леуми, или просто Иргун, «Национальная военная организация»).
При этом Эцель не была единственной еврейской боевой организацией, действовавшей в Палестине. Ѓагана Бен-Гуриона (та самая Ѓагана, предшественником которой был Еврейский легион Жаботинского) пользовалась значительной поддержкой в ишуве (буквально это слово означает «поселение»; так называлась еврейская община Палестины до создания Государства Израиль). Отношения между этими двумя организациями были далеки от дружественных — как вследствие стратегических различий, так и, в немалой степени, из-за политических антипатий и недоверия, которое испытывали друг к другу лидеры движений, интересы которых они представляли.
У Эцеля имелись серьезные разногласия не только с Ѓаганой Бен-Гуриона, но также и с Бейтаром Жаботинского. Эцель настаивал на немедленных контратаках против арабов, тогда как отношение Бейтара к вооруженной борьбе было не столь однозначным. В 1936 и 1937 гг. возникали конфликты между Бегином и Жаботинским относительно военной стратегии Эцеля; Жаботинский решительно настаивал на изначальном принципе ревизионистов «предупреждать мирное население заранее о вооруженных действиях» всякий раз, когда Эцель планировал такие действия, и атаковать только в качестве самообороны, тогда как Бегин говорил о необходимости упреждающих действий (впрочем, он тоже возражал против нападения на гражданских лиц).
В разногласиях между Бейтаром и Эцелем Жаботинский, как, впрочем, и Бен-Гурион, безотчетно следовал модели, общей для всех «отцов-основателей», когда созданные ими организации впоследствии начинали выступать против них. Почти неизбежной была ситуация, при которой Эцель, перенеся сформулированные Жаботинским военные принципы в палестинские условия, значительно более суровые, приступит затем к пересмотру их идеологии. Бегин, после некоторых изначальных колебаний, дал командирам Эцеля себя убедить; Жаботинский же продолжал стоять на своем.
Ситуация стала настолько тяжелой, что Бегин уехал в 1937 году из Варшавы в Галицию. Официально он взял отпуск для прохождения адвокатской практики, но многие утверждали, что в действительности ему потребовалось время, чтобы отвлечься от Жаботинского и отдохнуть от их все более резких стычек[59]. Были и такие, кто полагал, будто Жаботинский просто решил от него отделаться.