Сват Шаи-Довида, Енкл Шарогродский, со всей своей семьей, ты их, верно, помнишь, жил в окрестностях Дубно[183]с я не знаю какого времени, с «еще до первого погрома»![184]Тут им вдруг указали путь, сразу после Пейсаха вышвырнули со всеми пожитками, совсем обездолили![185] Они переехали сюда. Дал им Шая-Довид — эдакий умник! — совет: пусть, хоть это и будет стоить им денег, едут хлопотать в Петербург. Там, говорят, есть деятели, такие специалисты, которые могут сделать из трефного кошерное, могут добиться того, чтобы выгнанных пустили обратно… Они, ясное дело, дали себя уговорить — раз собственный сват советует! — все распродали, отправились в Петербург и обратились к специалисту. Специалист принял их очень мило и велел приходить завтра. Пришли завтра, а он им велит прийти послезавтра. И так день за днем, день за днем, их тем временем, можешь себе представить, как следует обобрали, потому что никакого правожительства[186] у них нет и за все нужно платить![187] Однажды он, специалист то есть, сообщает им, что он почти добился, чтоб их пустили обратно, но следует, дескать, написать прошение, и это будет стоить три сотни. Но это, дескать, не точно, потому что неизвестно, что еще министр скажет… Они, ясное дело, начали плакать и клясться всеми клятвами, что трех сотен в глаза не видели, что у них не больше сотни, хоть удавись! Короче, торговались-торговались, едва доторговались до полутора сотен и договорились, что завтра, Бог даст, они придут к нему с деньгами. И чтобы они не думали, что имеют дело с мальчишкой, он и говорит: «Погодите, сейчас я на минутку вызову министра». Услышав слово «министр», они чуть со страху не умерли! Говорит им он, специалист то есть: «Не бойтесь, я с ним только перекинусь парой слов». И, недолго думая, поворачивается к стене, вертит колесико, вызывает министра и говорит с ним сквозь стену как со своим домашним — они, Шарогродские то есть, подумали, что пропали! Поди знай, что все это было только представлением, чтоб он, специалист этот, пропал, потому что он, да сотрется имя его и память о нем, так же знаком с министром, как я с министровой тещей. Между тем денежки пошли коту под хвост. И хоть караул кричи, как им теперь судиться, когда у них нет ни правожительства, ни доходов, ничего нет? Ну, спрашиваю я тебя, дорогой мой супруг, разве на таких не должны пасть все нынешние бедствия? Разве не правы они, гои то есть, когда толкуют про нас разные гадости? Как говорит мама: «Такие продлевают изгнание…»[188] Теперь ты видишь, Мендл, что ты пишешь не о том, о чем нужно? Если бы ты писал о таких делах, то, может быть, таких специалистов, чтоб им провалиться, обходили бы стороной. Нет, ему нужно было вбить себе в голову жалость к турку! Для турка он заработает тьму-тьмущую денег, а для себя — три каменных дома в Варшаве. Хотела бы я знать, в чем тут смысл, на что тебе три каменных дома, и именно в Варшаве? Сдается мне, что ты отлично знаешь, пока жива мама — пусть себе живет на здоровье, — я отсюда не двинусь и к тебе в Варшаву не перееду, так же как я не переезжала к тебе ни в какую Одессу и ни в какой Егупец, даже если бы ты меня вытребовал со скандалом и с полицией, как Лейбеле Бронштейн вытребовал свою жену из Егупца, хоть она и не стоит ногтя с моего мизинца, потому что она уже в девичестве была не подарок, уже тогда хотела сбежать с учителем, тут как раз ее и застукали… Не смогла сбежать от родителей, так сбежала от мужа — как говорит мама: «В Писании сказано, как человек себя ведет, так ему Бог помогает…» Вот и ты устраивал свои дела черт знает где, лишь бы не дома. Если не в Егупце, так в Америке, если не в Америке, так в Варшаве. И, как я вижу, ты так и решил остаться варшавянином. А иначе с чего бы ты завел разговор о трех каменных домах в Варшаве, на что тебе, Мендл, каменные дома? Кого ты хочешь ими обеспечить? И где это сказано, что нет других вложений, кроме каменных домов? Как говорит мама: «Лучшее молочное блюдо — кусок мяса, а самое надежное вложение — наличный рубль…» А коль скоро мы заговорили о наличности, я дам тебе совет, хоть ты у меня и не просишь никаких советов — где уж мне, кто мы такие и что наша жизнь? — так я тебе все-таки скажу, как настоящий друг, ежели в твоих бреднях по поводу турка есть хоть что-то существенное, то ты должен вперед оговорить плату, которая тебе причитается определенно, без всяких недомолвок и бормотания под нос, совершенно отчетливо, столько-то и столько-то, чего ж тут стесняться и полагаться на чью-то справедливость? Вот и все! Я должна сказать тебе чистую правду, пока ты торговал якнегозом[189], бумажками, акциями, выигрышными билетами, я еще, представь себе, во всем этом не много, врагам бы моим не больше того иметь, но понимала. Но с тех пор как ты начал вести дела с турками, «важными персонами», царями и царицами, я начала бояться, как бы, не дай Бог, эти дела не завели тебя Бог знает куда, как говорит мама: «В Писании сказано, ежели кому что суждено, так оно придет через дверь, а коли не через дверь, так через окно, а коли не через окно, так через трубу…» Может быть, я, конечно, такая местечковая, что, с позволения сказать, не достойна всего этого понять? Так ты бы, сдается мне, мог бы в таком случае все написать по-человечески, так, чтобы я поняла. Что ж тебе, бедненькому, делать, если жена у тебя — баба, как ты меня назвал? То есть я у тебя уже стала бабой? В общем, хотела бы я знать, какую жену тебе нужно? Видать, такую, как та, которая готовит тебе каждый канун субботы картошку с рыбой, а ты пальчики облизываешь? Кто же эта раскрасавица? Кто она, вдова или разводка? Как ее зовут? И как она выглядит? И почему ты пишешь, что это та хозяйка, у которой ты ешь в субботу? Похоже, что у тебя их там две: одна субботняя на субботу, другая будничная по будням? Если это так, то Варшава может провалиться со всеми своими хозяйками-раскрасавицами, ты бы поменьше им пальчики облизывал, глядишь, и я бы, может быть, ожила настолько, насколько тебе желает всего доброго и всяческого счастья твоя воистину преданная тебе жена
183
184
185
186
От русского юридического термина «право жительства», т. е. право проживания вне черты оседлости, которое было предоставлено некоторым категориям еврейского населения.
187
188
189
Аббревиатура, мнемоническая формула для запоминания порядка благословений, если начало Пейсаха совпало с концом субботы. В переносном смысле — нечто несущественное, полная ерунда.