Участок он получил еще в 1854-м — в первый год своей работы в реальной школе. Тем не менее прелат Напп мог уже удостовериться, что урожай экспериментов, которые соберет здесь патер Грегор, не пропадет втуне, ведь еще летом 1853-го в Вене на заседании зоолого-ботанического общества вновь принятый в его состав преподобный студент Мендель уже сделал доклад о биологии вредителя редиса, репы и капусты — бабочки «Botys margaritalis». Гусеницы этого племени опустошили в предыдущем году огороды Моравии. Бедствие постигло и Хейнцендорф и Брюнн, а к таким событиям потомственный крестьянин Мендель не мог оставаться равнодушным, и он решил разобраться в нем так, как подобало человеку из университетской лаборатории: принялся копаться в огородной земле, но не лопатой, а пинцетом, и обнаружил в корнеплодах гусениц. И конечно же, привез их в Вену в аккуратном деревянном ящичке. Прорезал в источенных гусеницами редисках окошечки, дабы наблюдать за поведением личинок, уже впавших в оцепенение. Наблюдал за ними всю зиму, вывел из них бабочек и описал их.
Сам Коллар сравнил полученные экземпляры с тем, что было в коллекции Императорского музея, точно определил вид и указал, что прежнее описание, содержавшееся в очень известном руководстве, страдало рядом погрешностей.
В том же 1853 году этот доклад преподобного господина Менделя был опубликован в «Трудах Венского зоолого-ботанического общества». Под заглавием его стояло посвящение: «Моему высокочтимому учителю г-ну доктору Коллару». Том трудов занял свое место в библиотеке монастыря, а также в библиотеке реальной школы. Отдельные оттиски были, конечно, по обычаю презентованы друзьям и покровителям — оттиски первого научного труда!
Второй труд последовал быстро. Быть может, Мендель сам даже не ожидал, что так получится. Насекомых-вредителей было в ту пору множество. Следуя законам, тогда еще неведомым [45], насекомые неожиданно бурно размножались, заполняли посевы, и столь же неожиданно их нашествие вдруг прекращалось. В 1853-м и 1854-м пострадали не одни огороды, но еще и плантации гороха. Неприятель значился в энтомологических трудах под именем гороховой зерноедки «Bruchus pisi». Мендель, конечно, понимал, что проведенные им наблюдения могут заинтересовать и Коллара и зоолого-ботаническое общество. Он, быть может, даже рассчитывал, что его пригласят в Вену сделать новый доклад, и — дабы заинтересовать в этом учителя — послал Коллару письмо, начинавшееся так, как могут начинаться лишь личные письма — с полушутки:
«Глубокоуважаемый господин Директор!
Позволю себе сообщить о Преступнике, серьезно опустошившем за два последних года окрестности Брюнна. Это «Bruchus pisi». Сей зверь в истекшем году почти уничтожил большую часть гороха еще в поле, а собранный урожай сделал несъедобным для человека из-за того, что перезимовал в зернах. Бедствие достигло столь великих масштабов, что торговая инспекция зачастую не разрешала продавать на рынках привезенный на продажу горох.
В начале января я обследовал партию зараженного гороха и обнаружил в большом числе зерен жучков, их яйца, куколок и личинок. С виду горошины были гладки, но при тщательном наблюдении удавалось увидеть нечто подобное следам игольных уколов — на противоположной стороне этих зерен оказывались круглые темные пятна размером в 1/2линии [46]. При разламывании зерен легко обнаруживался путь, проделанный в них личинками, ибо зерна были ими проедены от точки укола до темного пятна. В области пятна выросшие из личинок жучки выходят на поверхность. Я следил в моем жилище за их развитием.
Мне не был известен факт зимовки жучка в горошинах. Взламывая зеленые бобы [47], я часто обнаруживал довольно уже развитых личинок, лежавших рядом с объеденными зернами, и полагал, что их окукливание происходит не в горошинах, а лишь внутри самого боба.
Теперь я придерживаюсь иного мнения, но должен признать, что эта манера зимовки не согласуется с предположением о том, что самка откладывает яички только в цветок. Весьма достоверно, что личинка вскоре после своего выхода из яйца проникает в зерно — об этом свидетельствует очень узкий канал, по которому она двигалась.
…Если яйцо действительно было отложено в цветок, то зернышко в тот момент, когда оно подвергается нападению личинки, должно быть очень молодым, нежным и весьма восприимчивым к ранениям. Приходится в таком случае удивляться тому, как стало возможным, чтобы оно развивалось столь же хорошо, как и другие здоровые зерна, ибо оно должно было переносить непрекращающееся травмирование. У других растений в подобных случаях мы наблюдаем, как завязи заболевают и гибнут. Точно так же в тех гороховых бобах, где личинка лежит свободно, одно или несколько зернышек оказывались совершенно деформированы — предположительно те, что самыми первыми были повреждены личинками.
В целом же все становится понятным, если предположить, что зернышко стало крепче или совсем созрело к моменту, когда в него проникла маленькая еще личинка. Из этого, правда, вытекают выводы и предположения, которые я не решаюсь высказать наобум. Во всяком случае, представляется желательным тщательно изучить способ существования этого животного, дабы получить возможную ясность насчет его размножения и распространения; в противном случае есть основания опасаться, что мы лишимся одного из самых питательных земных плодов. Как я слышал, владельцы больших имений настроены уже в следующее лето отказываться от разведения гороха.
Примите, Ваше благородие, уверение в совершенном к Вам почтении
Грегор Мендель».
Если бы он знал, как повернется дело, то, наверное, написал бы по-другому. Он был теперь достаточно требователен к себе и в письме Коллару лишь набрасывал контуры увиденного — бегло и осторожно, и не считал работу оконченной. Весной на отведенном ему под окнами прелатуры участочке он даже посеял горох. Быть может, чтобы просто наблюдать за жучком. А может быть, и за жучком и за чем-то еще?…
Он ждал ответа, замечаний, предложения доложить обществу или написать заметку в «Труды», но никак не предполагал, что, не откладывая дела в долгий ящик, Коллар просто возьмет и огласит его письмо на ближайшем собрании зоологов и ботаников Вены, ибо страницы этого письма оказываются новыми, прежде никем не заполненными страницами книги Науки о природе — пусть не самыми важными, но все-таки не заполненными доселе. И никак не предполагал, что в IV томе «Трудов» венского общества за 1854 год будет напечатано:
«Г-н директор Ф. Коллар ниже сообщает о поступившем в его адрес письме от его высокопреподобия г-на Г. Менделя…»
И далее шло целиком его письмо, начатое им так, как и начинают личные письма, с полушутки: «Позволю себе сообщить о Преступнике, серьезно опустошившем за два последних года окрестности Брюнна. Это «Bruchus pisi». Сей зверь в истекшем году…»
Еще один том столичного научного сборника с его, Менделя, работой очутился на полках библиотеки монастыря и библиотеки реальной школы. Коллеги оценили сей важный факт, и это серьезно меняло мироощущение.
И для себя самого он был теперь не просто любитель науки, не просто учитель, знающий предмет и умеющий учить, и не только функционер Службы Спасения душ.
Он был теперь человеком, способным создавать научные ценности — пусть небольшие.
А почему только небольшие?…
На отведенном ему под опыты участке монастырского двора весной 1854 года был посеян горох. \
X. КТО ВЫ, ГРЕГОР МЕНДЕЛЬ?
Он оказался в итоге совсем не прост и совсем не благостен — так же, как и небесный покровитель его монашеского ордена святой Августин из Тагасты.
Во всяком случае, именно из-за него в крайне неудобном и обидном положении очутился много лет спустя виднейший голландский биолог Гуго де Фриз. В 1900 году, когда все и приключилось, де Фриз был уже «виднейшим»: ему шел пятьдесят второй год от роду, его печатные работы по физиологии растений были известны множеству коллег — почти всему тому множеству, какое тогда было. Особую славу де Фризу принесла вышедшая в 1889 году книга «Внутриклеточный пангенезис». В ней он излагал свои взгляды по важным вопросам — свои представления о физиологии роста и развития живого организма, об эволюции, о том, что такое «вид», о том, наконец, что обусловливает передачу по наследству признаков родителей их потомкам. Де Фриз вводил в науку новый термин «пангены» [48] — так он называл материальные единицы, каждая из которых обусловливает передачу одного признака. В многочисленных наблюдениях за растениями де Фриз установил, что иногда признак растения может самопроизвольно изменяться и затем в таком измененном виде передаваться из поколения в поколение. Он предположил, что это изменение связано с изменением «пангенов», и назвал явление «мутацией». О неожиданных самопроизвольных наследственных изменениях признаков де Фриз говорил не первым — такие явления еще Дарвин в знаменитом «Происхождении видов» считал одним из основных факторов развития. Но де Фриз первым четко описал, как мутации выглядят воочию, — на огромном, достоверном, тщательно обработанном статистическом материале.
[45] К пониманию законов жизни популяций биология подошла в 20-х годах нашего столетия. Путь к их осознанию проходил именно через развитие основных положений менделизма.