«Пускались мы в дорогу с самым маленьким багажом, — говорит Д.И. Менделее, — с одним миниатюрным саквояжем на двоих. Ехали мы в одних блузах, чтобы совсем походить на художников, что очень выгодно в Италии — для дешевизны; даже почти вовсе не брали с собою рубашек, покупали новые, когда нужда была, a потом отдавали кельнерам в гостиницах вместо чаевых. Весной 1860 г. мы побывали в Венеции, Вероне и Милане; осенью того же года — в Генуе и Риме; после чего Бородин поехал на короткое время в Париж. В первую поездку с нами случилось курьезное происшествие на железной дороге. Около Вероны наш вагон стала осматривать и обыскивать австрийская полиция; ей дано было знать, что тут в поезде должен находиться один политический преступник, итальянец, только что бежавший из заключения. Бородина, по южному складу его физиономии, приняли сразу именно за этого преступника, обшарили весь наш скудный багаж, допрашивали нас, хотели арестовать, но скоро потом убедились, что мы действительно русские студенты — и оставили нас в покое. Каково было наше изумление, когда, проехав тогдашнюю австрийскую границу и выехав в Сардинию, мы сделались предметом целого торжества, все в вагоне нас обнимали, целовали, кричали «виват», пели во все горло. Дело в том, что в нашем вагоне все время просидел политический беглец, только его не заметили, и он благополучно, ушел от австрийских когтей. Италией мы пользовались вполне нараспашку после душной замкнутой жизни в Гейдельберге. Бегали мы весь день по улицам, заглядывали в церкви, музеи, но всего более любили народные маленькие театрики, восхищавшие нас живостью, веселостью, типичностью и беспредельным комизмом истинно народных представлений».
«Душная, замкнутая жизнь в Гейдельберге» не мешала все же молодежи замечать его красоты и по возможности пользоваться ими. Действительно, Гейдельберг стоил того. Великое герцогство Баденское, раскинувшееся в самой гористой части Германии на истоках Рейна и Дуная, — вообще одна из лучших частей страны, а Гейдельберг, расположенный на реке Неккаре, притоке Рейна, издавна славится красотой города и его окрестностей. В окрестностях много руин старинных замков, над самым городом, на возвышенности стоит древний, относившийся к XIII–XIV векам замок пфальцграфа Рудольфа — с огромным и чудесным парком. Местность способствовала романтическому настроению молодежи. Там завязался и вырос в многолетнюю любовь роман Бородина. Там быть может не раз вспоминал Дмитрий Иванович и свой, неудачный роман, героиня которого, шестнадцатилетняя немочка Софья Каш осталась в далеком Петербурге. Эта девочка предпочла ухаживаниям Дмитрия Ивановича своих кукол и не сумела в большом, бородатом доценте разглядеть его молодость и качества, сделавшие его впоследствии не только великим ученым, но и прекрасным семьянином. Двухмесячное жениховство его, на которое согласилась Софья по требованию родителей, кончилось тем, что она ему отказала.
Прошлая неудача и научные занятия не помешали, однако, Дмитрию Ивановичу увлечься в Гейдельберге молодой немкой. Но очевидно увлечение это не было сильным, так как Дмитрий Иванович оставил родившуюся от этой связи дочь в Германии. Материально он впоследствии всю жизнь помогал им.[5] Ходячая мораль не удержала его от этой неоформленной связи, но, вероятно, осознав ее, как ошибку, он принял на себя заботы о ребенке в в то же время не захотел навсегда связать свою жизнь с человеком, на которого он мог смотреть, как на жизненного друга.
Благодаря дружбе с Бородиным, который был не только химиком, но и композитором, Дмитрий Иванович с увлечением слушал музыку, и впоследствии рассказывал: «В 1861 г. мы ездили в Фрейберг (швейцарский) слушать знаменитый тамошний орган, для чего должны были складываться человек по пяти и платить франков по двадцать с человека, невзирая на свои скудные средства, для исполнения музыки».
Все увлечения дружбой, любовью, музыкой, путешествиями, шли параллельно работе, не затмевая ее. Наука всегда оставалась для Дмитрия Ивановича главным и любимым. А в любимой науке назревали события, и для обсуждения их был в 1860 г, созван съезд. Этот важнейший в истории химии съезд состоялся в Карлсруэ, главном городе герцогства Баденского, с 3 по 6 сентября. Съехалось больше сотни участников, среди них много русских: А. Н. Зинин, Л. Н. Шишков, Натансон, Савич, Лесинский и Д. И. Менделеев.
Вот что писал 7 сентября 1860 г. Дмитрий Иванович о причинах и задачах съезда в письме к своему учителю, профессору Александру Абрамовичу Воскресенскому: «Химический конгресс, только что окончившийся в Карлсруэ, составляет столь замечательное явление в истории нашей науки, что я считаю обязанностью хоть в кратких словах описать вам заседания конгресса и результаты, которых он достиг.
Существенным поводом к созванию международного химического конгресса служило желание уяснить и, если возможно, согласить основные разноречия, существующие между последователями разных химических школ. Сначала г. Кекуле предложил было для разрешения многие вопросы: вопрос о различии частицы атома и эквивалента; вопрос о величинах атомического веса, т. е. принять ли паи Герара или паи Берцелиуса, измененные впоследствии Либихом и Паггендорфом, а ныне применяемые большинством; далее — вопрос о формулах и даже, наконец, о тех силах, какие при современном состоянии науки надобно считать причиною химических явлений. Но в первом же заседании, 3 сентября, собрание нашло невозможным в такое короткое время уяснить такое большое число вопросов и поэтому решилось остановиться только на первых двух.
Была избрана комиссия, в которую вошло до 30 человек, для предварительной разработки этих двух вопросов; был в ней, конечно, и С. Канниццаро, одушевленная речь которого по справедливости была встречена общим одобрением. На втором заседании конгресса 4 сентября, комиссия вынесла выработанную ею резолюцию такого содержания: «Предлагается принять различие понятий о частице и атоме, считая частицею количество тела, вступающее в реакции и определяющее ее физические свойства, и считая атомом наименьшее количество тела, заключающегося в частицах. Далее предлагается понятие об эквиваленте считать эмпирическим, независящим от понятий об атомах и частицах». При голосовании за резолюцию большинство подняло руки. Кто против? Робко поднялась одна рука — и опустилась.
Результат неожиданно единодушный и важный. Приняв различие атома и частицы, химики всех стран приняли начало унитарной системы; теперь было бы большой непоследовательностью, признав начало, не признать его следствий.
Третье заседание. 5 сентября, было посвящено вопросу об атомных весах, главным образом углерода, принять ли новый вес 12, или остаться при прежнем — 6, применявшемся тогда почти всеми. После долгих обсуждений, на последнем заседании 6 сентября Ж. Дюма произнес блестящую речь, предлагая новые атомные веса применять только в органической химий, оставив старые для неоргаников. Против этого горячо возражал С. Канниццаро, указывая, что всюду должны быть применены одни и те же атомные веса. Голосования по этому вопросу не было, но огромное большинство встало на сторону Канниццаро.
К этому рассказу прибавлю замечание, что во всех рассуждениях не было ни одного враждебного слова между обеими партиями. Все это, мне кажется, есть полное ручательство за быстрый успех новых начал в будущем. Из полутораста химиков уже теперь ни один не решился вотировать против этих начал».
С этого времени можно считать основным в химии «унитарное» направление, не делающее различий между органической химией и неорганической и соединяющее их в одну науку. С этого времени частица или молекула становится основной химической единицей и вся химия — молекулярной или частичной.