Профессор Дьюар читал по-английски для английской публики лекцию величайшего русского химика. После оваций, покрывших окончание лекции, и приветствия президента Дмитрию Ивановичу предложили ответить по-русски. Взволнованный, с одухотворенным и ясным лицом, Дмитрий Иванович говорил, благодаря за честь, не своего «русского имени», и впервые за всю историю в мае 1888 г. стены королевского института слышали русскую речь.
После продолжительных оваций, начался раут в честь лектора. Интерес к его личности был так велик, что некоторые представительницы английского общества, узнавшие за год о предстоящей лекции, занялись изучением русского языка с единственной целью поговорить с Менделеевым. В актовом зале института висел портрет Дмитрия Ивановича и вообще лекция превратилась в торжественное чествование, которым английская общественность хотела почтить великого ученого. Дмитрий Иванович отметил: «общее внимание и сочувствие выражались так просто и так симпатично, что у меня навсегда останется от этого вечера теплое и радостное воспоминание».
Через несколько дней после чтения в королевском институте, предстояло новое торжество — Фарадеевское чтение в Британском химическом обществе. После смерти английского химика Фарадея установлен обычай приглашать наиболее выдающихся иностранных ученых прочесть лекцию в честь имени великого химика. Попасть в число «Фарадеевских чтецов» особенно лестно, это как бы мировое признание величины ученого. Дмитрий Иванович писал об этом: «Чтение это происходит лишь через несколько лет, и призыв быть между чтецами Faradey lecture глубочайшим образом затронул меня ее ради личного, а ради русского имени, которому выпала доля международной научной почести».
К сожалению, ему не пришлось присутствовать на этом торжестве, — Менделеевых спешно вызвали в Россию к опасно заболевшему младшему сыну. Лекцию Дмитрия Ивановича «Периодический закон химических элементов», переведенную на английский язык, прочел за него профессор Армстронг. В лекции Дмитрий Иванович говорит об открытых благодаря периодическому закону новых элементах: «Когда в 1871 г. я описывал в Русском химическом обществе, те свойства, которым должны удовлетворять эти элементы, ясно видимые периодическим законом, то не думал, что доживу до возможности ссылаться на них перед Британским химическим обществом как на реальные правильности и общности периодического закона.
Ныне, когда такое счастье выпало на мою долю, я смело говорю, что периодический закон, расширив горизонт зрения, как инструмент требует дальнейших улучшений для того, чтобы ясность видения еще дальнейших новых элементов была достаточна для полной уверенности».
Не было еще в жизни Дмитрия Ивановича такого всемирного общественного признания научных его заслуг.
Признание это было блестящим реваншем, полученным Дмитрием Ивановичем за забаллотирование его Российской Академией наук. Непризнанный восемь лет назад научными авторитетами России достойным занимать академическое кресло, он тогда же получил признание всей России, а теперь весь мир в лице королевского института и Британского химического общества признал за ним право стоять в ряду величайших имен человечества.
Из Лондона Менделеевы, спешно миновав Францию, Германию, направились прямо в Боблово. Сына застали поправляющимся после операции. Паническое состояние тревоги сменилось спокойным чувством миновавшего несчастья и возвращения домой. Для Дмитрия Ивановича, всегда очень важно было сознание того, что он дома, в своем кабинете, среди книг и приборов, среди налаженной для работы обстановки. Эта налаженность была не только в Петербурге, но и в Боблове, где Дмитрий Иванович кроме исследовательских трудов и работы по имению разрешал себе отдыхать, т. е. ездить изредка к соседям и читать не только научные труды, но и авантюрную, беллетристику, которая его отвлекала от мыслей о делах. М. А. Бекетова, дочь А. Н. Бекетова, ректора Петербургского университета, так вспоминает о Дмитрии Ивановиче в Боблове: «Своеобразная и крупная фигура Дмитрия Ивановича часто появлялась у нас в доме. Бывал он и в Шахматове[20], которое куплено по его совету. Приезжал он обычно один, в тележке, под сиденьем которой оказывались привезенные для нашей матери бесчисленные томы Рокамболя и других книг в том же роде. Такое чтение было его любимым отдохновением после научных трудов, которым он предавался со свойственной ему страстностью. Он проводил у нас целые часы в интересной беседе, среди клубов табачного дыма, и уезжал в свое Боблово, расположенное в восьми верстах. Боблово куплено Менделеевым гораздо раньше нашего Шахматова. Оно значительно больше его по количеству десятин, не так уютно, но как самая усадьба, так и местоположение — грандиознее. Бобловская гора — высочайшая во всей округе. Отсюда открываются необъятные дали. Когда Дмитрий Иванович развелся с первой женой и вступил во второй брак с Анной Ивановной Поповой, он оставил старый дом и построил новый на открытом месте, выбрав для усадьбы самую высокую часть горы, из которой выбивался ключ студеной воды прекрасного вкуса, прославленный еще со времен прежнего владельца. Тут был устроен колодезь, а в нескольких саженях от него воздвигнут был и дом, большой, двухэтажный, верхний этаж деревянный, нижний каменный, с толстым стенами, — сложен был особенно крепко во избежание сотрясения при каких-то сложных химических опытах, которые Дмитрий Иванович собирался производить в своей деревенской лаборатории.
Дом Д. И. Менделеева в Боблове
Эта комната, где Менделеев проводил большую часть времени, напоминала своей обстановкой кабинет доктора Фауста. Окна ее выходили в сад, где приковывал взгляд величавый дуб, которому не менее трехсот лет. Он был еще свеж и могуч, но его многообхватный ствол дал местами трещины и был скреплен железом».
Дмитрий Иванович к концу 80-х годов уже совсем оставил свои сельскохозяйственные опыты, передав по недосугу присмотр за имением управляющему, но все же он вынес из своего увлечения большой и ценный опыт, на который он мог твердо опираться во всех дальнейших работах.
Так проходило время Дмитрия Ивановича в Боблове, где не было лекций, заседаний, выступлений, отрывающих его от семьи и работы. Но стоило только вернуться в Петербург, и весь быт во многом складывался по-иному. Разбирались книги, накопившиеся за время отсутствия, начинались заседания обществ, членом или председателем которых состоял Менделеев. Начинались вновь задуманные или продолжались начатые летом работы. Все больше времени отдавал Дмитрий Иванович вопросам промышленности, и работы его в этой области делались все крупнее по объему, все детальнее и захватывали все больший круг интересов. Небольшие заметки полу-промышленного полу-публицистического характера превращались в обширные статьи, в монографии, в огромные томы серьезного, исследовательского характера. Но главное, чему отдавал Дмитрий Иванович силы и время, — это университет. Учительство, передача своих знания молодежи, оставалась до сих пор основной точкой приложения сил и мыслей. Вне аудитории Дмитрий Иванович себя не мыслил, вся работа, все достижения, все приносил в аудиторию. И вот в этом-то центре, в этом средоточии, куда сходились нити всех менделеевских интересов, или, вернее, где они проецировались, а подчас и зарождались, чтобы, пройдя сложный путь анализа, вычислений, исследований, вернуться обратно, и уже в готовом виде, с профессорской кафедры начать жизнь больших и доказанных истин, — в этом средоточии готовился Дмитрию Ивановичу удар.
Начинались 90-е годы, и студенческие волнения, не прекращавшиеся последние 20–30 лет, особенно обострились. Причины этих волнений разнились от прежних в основном, но это основное не учитывалось ни правительством, ни полицией. Если прежние студенческие волнения имели за собой политическую почву и сохраняли принадлежность их руководителей к партиям, то теперешние возникали по чисто экономическим причинам. Материальное положение студенчества и всегда-то тяжелое в России, резко ухудшилось к 90-м годам. Объяснялось это целым рядом причин, в число которых входило и увеличение платы за ученье, и введение обязательной формы, вызвавшие лишние расходы, и уменьшение стипендий и главное — повышение конкуренции в поисках заработка. Последнее обстоятельство объясняется быстрым ростом числа студентов и студенток, переполнивших дешевым интеллигентским трудом университетские города. Объединения студенчества, как кассы взаимопомощи или землячества, имевшие целью улучшить экономическое положение учащихся, преследовались наравне с политическими организациями. Создавшееся положение вызывало волнения, причем надо заметить, что требования студенчества были чисто академического характера.