Шум студенческих сходок достигал квартиры Менделеева, расположенной в первом этаже университета. Часто Дмитрий Иванович, оставив кабинет и начатую работу, поднимался наверх разговаривать со студентами. Но и появление любимого профессора не разряжало атмосферы. В марте 1890 г. студенчество решило обратиться к Дмитрию Ивановичу с просьбой передать их петицию министру народного прошения графу Делянову.
Это был тот самый Делянов, который отказал В. И. Ленину в обратном приеме в Казанский университет (Ленин был исключен за участие в студенческой сходке), а в 1889 г. на прошение Ленина о разрешении держать экзамены экстерном наложил резолюцию: «спросить о нем попечителя и департамент полиции, он скверный человек».
Дмитрий Иванович знал Делянова как человека образованного, но хитрого и льстивого проныру. Он знал, что тот никогда никаких резких вещей не делал, всегда лавировал, держась того направления, которое было преобладающим, вместе с тем знал, что никто не может так много сделать для студенчества, как тот же граф Делянов. После недолгих колебаний Дмитрий Иванович, понадеявшись на свой авторитет, решил самолично передать ему петицию из рук в руки. Предварительно Менделеев поставил студентам условие — прекращение волнений в университете.
Делянова Дмитрий Иванович не застал дома, но, считая дело, порученное ему, спешным, оставил конверт с петицией и своей сопроводительной запиской в канцелярии министра.
Два дня спокойствие в университете не нарушалось, На третий студенты откуда-то узнали, что петиция министром не принята, и волнения возобновились снова. Сам Дмитрий Иванович никому не говорил, им получена петиция обратно с надписью: «По приказанию министра народного просвещения, прилагаемая бумага возвращается Действительному Статскому Советнику профессору Менделееву, так ни министр и никто из состоящих на службе Его Императорского величества лиц не имеет права принимать подобные бумаги». Сколько ни вчитывался в этот ответ министра Дмитрий Иванович, он не видел для себя иного выхода, как отставка и уход из университета. До сих пор у него была иллюзия, что его знает и ценит правительство и как профессора и как общественного деятеля. Думалось, за светской любезностью, расточаемой при встречах хотя бы тем же Деляновым, есть уважение к его мировому научному имени. Но текст сопровождающей петицию бумаги зачеркивал наглухо все иллюзии. В правительственных кругах имя Менделеева так же мало ценилось, как и имя всякого другого «действительного статского советника». Вместе с тем беспорядки в университете разрастались, и Дмитрий Иванович на глазах у студентов насильно всунул в карман исполняющего должность ректора свое прошение об отставке.
Не желая бросать свой курс посредине, Дмитрии Иванович дочитал его до конца, тем более, что до каникул оставалось два-три месяца. Один из слушателей Дмитрия Ивановича, стенографировавший его лекции, записал и последние произведшие потрясающее впечатление на слушателей.
Аудитория была переполнена. От Менделеева ждали политического выступления. Менделеев вышел, приветствуемый громом аплодисментов, оглядел присутствующих, пошутил над большим количеством собравшихся «слушать химию»… «Раздался смех, потому что никто не собирался «слушать химию», — в аудитории было множество совершенно посторонних, иначе настроенных людей. Менделеев начал:
— Марганец…
И снова смех прокатился по скамьям, но он замолк, и собравшиеся стали в самом деле «слушать химию». Менделеев говорил:
«До сих пор, как руды марганца, так и все почти богатства русские, которые разведаны, начиная от золота, меди, железа, каменного угля, нефти и прочего, все они, можно сказать, найдены только потому, что можно сказать, бросаются в глаза — и крестьянин, черкес, перс, казак их находит и говорит о них. Не так в самом деле должно быть, да и не так оно там, где практическое развитие доходит до некоторой меры: кроме того, что выступить имело случай на земную поверхность, есть еще гораздо большие массы в глубинах, в недрах земли, и надобно иметь фонарь науки, чтобы осветить эти глубины и увидеть в темноте. И если этот фонарь знания внести в Россию, то вы сделаете в самом деле то, чего от вас ожидает Россия. Ибо от чего же зависит ее благосостояние, от чего зависит богатство и бедность ее народа и ее международная свобода? Ведь только независимость экономическая есть независимость настоящая: всякая прочая есть фиктивная. Укрепление мысли в ту сторону, в которую нравится, и есть классический прием, который, как известно, погубил не мало народа, людей, которые гонялись за воображаемым или мечтательным, упуская то самое, что нужно в самом деле разрабатывать для жизни народа. Вводя промышленные цели, разрабатывая их, мы дадим — что чрезвычайно важно — не только действительное дело, живое практическое дело образованности, дадим дело народу, увеличим его благосостояние, то есть сделаем то самое, чего в самом деле недостает в настоящее время России. Она, будучи страной земледельческой, можно сказать, получает свои ресурсы от — чтобы сказать резко и ясно — грабежа земной поверхности, от снятия с земной поверхности того, что в ней содержится. Свозя, отправляя свой хлеб за границу, истощая таким образом свою землю и возвращая того, что берется и увозится, Россия теряет…»
Развивая свою мысль о том, что студенты, несущие «фонарь науки», могут быть-водителями прогресса, Дмитрий Иванович заговорил об университете, alma mater этих студентов, и о духе, которым должен быть проникнут этот храм науки.
«Так есть и в университетах свой дух. Не стоит он: вовсе в том… чем, может быть, многим из вас он представляется; нередко кажется… что он состоит, — или нередко может казаться, по крайней мере, — что он состоит в каком-то… влиянии на общество каким-то особенным образом…
У нас, где образование еще, можно сказать, не привилось твердо и крепко, такого рода некрепкое и нетвердое представление очень развито, а потому, заканчивая курс, я хочу сказать о том, как, в чем состоит истинный университетский дух, в чем его суть, откуда берется эта душа университетская, совершенно особенный оттенок кладущая на тех, кто с внутренней стороны… душою к университету прилежит.
Этот дух состоит исключительно и всецело, в существе, только в одном: в стремлении достигнуть истины во что бы то ни стало, — не практическую пользу, не личное улучшение, не каких бы то ни было политических или экономических улучшений, — все это сбоку, все это придатки, все это есть не что иное, как атрибуты, члены основного, одного, исключительного стремления, — это достижения истины во бы то ни стало и как бы то ни было, — не только истины в том виде, в каком она… ее можно достигнуть. — Не в том, чтобы, отпирая храм ключом, прямо пойти сдернуть завесу сокрытой истины — ничего нету, сказки, пустое! Ничего такого нету, никакой такой завесы нет; истина не спрятана от людей, она среди нас, во всем мире рассеяна. Ее везде искать можно: и в химии, и в математике, и в физике, и в истории, и в языкознании, — во всем том, что направлено к отысканию истины — оттого-то это все и соединяется в университете».
Последние слова лекции были:
«Желаю вам достигать ее (т. е. истину) самым спокойным образом и покорнейше прошу не сопровождать мой уход аплодисментами по множеству различных причин!..»
Аплодисментами и не пришлось сопровождать его уход, так как в аудиторию был введен отряд полицейских, и Менделеев плакал, видя такое поругание «храма науки».
Немедленно по окончании лекций Дмитрий Иванович отправил семью в Боблово, а сам нашел в Петербурге на Кадетской линии Васильевского острова квартиру и перевез туда все из своей профессорской квартиры. О том, как переживался им этот разрыв с университетом, в котором он преподавал тридцать три года, говорит уже то, что первое время он никуда не выходил и никого не принимал у себя.