Пожалуй, жанр этих высказываний сравнить не с чем. Все, чьи имена приходят на ум в этой ситуации, — Монтень, Лабрюйер, Ларошфуко, Лихтенберг — интересовались внутренним миром человека и парадоксами его мышления со свойственной им изысканностью. А Менделеев интересовался исключительно истиной со свойственным ему упрямством.
«Промышленность» была закончена 11 октября 1904 года, а ее девятая, завершающая глава «Желательное для блага России устройство правительства» написана после длительного перерыва — в конце сентября 1905-го. Этот год, принесший России сдачу Порт-Артура и расстрел японской береговой артиллерией остатков его эскадры, уничтожение Балтийской эскадры в Цусимском сражении, отступление русских войск в сражении при Мукдене и заключение Портсмутского мира, по условиям которого японцы не только забрали себе Ляодунский полуостров, но и южную часть Сахалина и Южно-Маньчжурскую железную дорогу, был пережит Менделеевым исключительно тяжело. Его терзали самые мрачные предчувствия, связанные не только с военным поражением, но и с европейским экономическим кризисом, смертельно опасным для России ввиду оттока иностранных капиталов. Банки один за одним до минимума сокращали выдачу кредитов, что приводило к закрытию мелких предприятий и массовым локаутам на крупных. Правительство, пассивно взиравшее на кризис промышленности, на глазах переставало быть единым органом: Министерство финансов продолжало разрабатывать либеральную программу, в рамках которой намеревалось покончить с крестьянской общиной и разрешить рабочие профсоюзы, а Министерство внутренних дел было озабочено укреплением той же общины и усилением полицейского надзора над заводскими рабочими.
Россия бурлила под тревожный вой зовущих к забастовкам заводских гудков и звон хрустальных бокалов, поднимаемых нервными руками интеллигенции. Начиная с ноября в стране открылся сезон банкетов, невиданных по количеству участников. Запрет на собрания исполнялся неукоснительно, но вот запретить банкеты и тосты не додумался ни известный своей жесткостью В. К. Плеве, убитый террористами в июле, ни, тем более, занявший после него пост министра внутренних дел вполне лояльный к просьбам общественности П. Д. Свято-полк-Мирский. К тому же банкеты 1904 года были посвящены сорокалетию судебных уставов, дарованных народу Александром II. На банкетах принимались пламенные резолюции, и о них подробно писали газеты. Таким образом, либеральная интеллигенция все-таки находила возможность высказать свое отношение к власти и ситуации в стране. Союзы литераторов, академиков, адвокатов, инженеров и представителей прочих свободных профессий вслед за участниками рабочих сходок подавали свой громкий голос за введение конституции и созыв Учредительного собрания. Общее число участников банкетов-митингов за год составило 50 тысяч человек. На одном только петербургском банкете под председательством В. Г. Короленко присутствовало 650 человек.
Дмитрий Иванович смотрел на эти события со стороны. Возможно, он понимал, что за рабочими и за либералами стоит один и тот же «Союз освобождения». Не исключено, что банкеты и тосты чем-то напоминали ему застольные речи покойного В. А. Кокорева после Крымской кампании. Он конечно же чувствовал необходимость перемен в русском обществе, но ни конституцию, ни Учредительное собрание не считал главными инструментами улучшения народной жизни. Дмитрий Иванович был намерен продолжать начатые труды и привычный образ жизни, тем более что понимал, что его годы подходят к концу. В середине августа он отправляется сначала лечить тромб на французский курорт Эксле-Бен, а оттуда в любимую Италию. «Ездил проститься».
В ряду переживаний, омрачивших последние годы жизни Менделеева, не последнее место занимает история номинирования его на Нобелевскую премию. Он представлялся на нее в трижды — в 1905, 1906 и 1907 годах, причем ни разу не был выдвинут русскими номинаторами (учеными, имеющими право выбора кандидатов). Со времени последних выборов Дмитрия Ивановича в Академию наук отношение к нему в стенах этого учреждения лучше не стало: верхушка академической корпорации по-прежнему не признавала его заслуг и терпеть не могла его характера. Но дело было, конечно, не только в академическом начальстве, поскольку оно не могло запретить абсолютно всем российским номинаторам поступать согласно своей научной совести. Возможно, все они были «обезоружены» объективной на первый взгляд причиной, долгое время исключавшей Менделеева из списка претендентов. Дело в том, что по завещанию Альфреда Нобеля премия должна была вручаться тем, «кто за предшествующий год внес наибольший вклад в прогресс человечества». А самое важное открытие Менделеева — Периодический закон — было сделано еще в 1869 году. Три года (первое вручение Нобелевских премий состоялось в 1901-м) вопрос был, что называется, закрыт. Странно, однако, что коллеги-соотечественники остались инертными и после того, как в уставе Нобелевского фонда обнаружилась возможность выдвижения Менделеева, не говоря уже о том, что они могли бы самостоятельно найти эту, едва скрытую, возможность для номинации.