Менделеев остается верен раз и навсегда принятым правилам (то есть отсутствию всяких правил) изложения текста и в той же привычной манере поверяет его собственным «практическим» и «умозрительным» взором. Глава по-прежнему насыщена конкретными предложениями: разграничить три ветви власти, ввести пост канцлера, создать при правительстве статистический комитет… Дмитрий Иванович пишет, что стоит правительству открыться веяниям реальной жизни, как она сама подскажет решение самых сложных проблем. Он даже подсказывает невиданный для России диапазон политических перемен: «…от застращивания и репрессий к снисходительности и содействию, от классицизма — к реализму…от системы золотой валюты к кредитной, от юдофобства к юдофильству и т. п.». Но главной дорогой к «благу народному» оказывается именно дорога любви, добра, нравственной полноценности правителей.
Читая девятую главу, которая, как никакая другая, проникнута духом менделеевского постепенства, можно догадаться, почему Дмитрий Иванович так выделял Н. В. Гоголя из всех русских писателей. Дело не в том, что оба они были монархистами, а в том, что они любили свой народ таким, какой он есть, и в отличие от левых и правых, обуреваемых желанием исправить положение народа за счет самого народа, знали, ощущали совсем другую, очевидную возможность сделать народ счастливее. Гоголь писал (из неотправленного письма В. Г. Белинскому. Остенде, 1847): «Будем отправлять по совести свое ремесло. Тогда всё будет хорошо, и состоянье общества поправится само собою. В этом много значит Государь. Ему дана должность, которая важна и превыше всех. С Государя у нас все берут пример. Стоит только ему, не коверкая ничего, править хорошо, так и всё пойдет само собою. Почему знать, может быть, придет ему мысль жить в остальное время от дел скромно, в уединении вдали от развращающего двора, от всего этого накопленья. И всё обернется само собою просто. Сумасшедшую жизнь захотят бросить. Владельцы разъедутся по поместьям, станут заниматься делом. Чиновники увидят, что не нужно жить богато, перестанут красть. А честолюбец, увидя, что важные места не награждают ни деньгами, ни богатым жалованьем, оставит службу». Именно об этом через 60 лет пишет Менделеев: «Всё дело, по существу, сводится к подбору должных людей, администрацию составляющих, к выработке законов, определяющих круг действия исполнителей, и к тому общему и всепроникающему, что называется нравами и определяется нравственностью…» Впрочем, в отличие от Гоголя Менделеев, видимо, лучше знающий государственное делопроизводство, настаивает также на полном (от самого верха до низших ступеней) отделении судебной власти от администрации и на беспрепятственной возможности обжаловать в суде действия чиновников всех уровней. Действительно, так оно надежнее.
Закончить «Заветные мысли» Д. И. Менделеев планировал главой «Мировоззрение», которая должна была объяснить читателю, как были выработаны принципы и взгляды автора на всю совокупность поднятых в книге проблем. Глава была написана, но вставлять ее в книгу Менделеев раздумал: «Написал, но не печатаю, потому что изложение показалось мне недостаточно полным, требующим многих выяснений, местами впадающим в критику и отчасти раскрывающим то, что лучше оставлять про себя». В некоторых современных изданиях «Заветных мыслей» эта глава помещается в виде отдельного приложения, и желающие могут предпринять попытку обнаружить в ней то, что автор желал бы «оставить про себя»: возможно, критику научно-философского скептицизма, неожиданно завершенную признанием «громадности массы совершенно неизвестного», или фразу «Надо уметь написать о том, как, ища свободы, действуют против свободы» — теперь об этом можно только гадать.
В то же время статья совершенно обходила вопрос о смерти, который занимал Менделеева с молодых лет. Он не боялся размышлять о том, о чем большинство людей старается не думать, поскольку их страшит даже самое туманное представление о роковом мгновении, не говоря уже о попытках заглянуть «за черту». О том, в каком направлении двигались его мысли, можно узнать из воспоминаний родственника и бывшего студента Дмитрия Ивановича И. Д. Кузнецова. Они встретились на Волковом кладбище на похоронах сестры Менделеева Екатерины Ивановны Капустиной. Дело было поздней осенью, с голых ветвей падали тяжелые капли воды, с неба сыпал тяжелый мокрый снег. Дмитрий Иванович не пошел на литургию, он стоял рядом с церковью в тяжелой меховой шубе с папироской в руке. Разговор сначала не клеился, потом Менделеев пригласил родственника к расположенной рядом могиле сына. И здесь старый ученый дал волю своему неутолимому отцовскому страданию. Он говорил о том, какой здоровый организм был у Владимира, ругал врачей… Потом он замолк. И вдруг, как это часто бывало на его лекциях, Дмитрий Иванович бодрым и свежим голосом заговорил на тему вечной жизни. Он рассказал о письме, которое получил от одного незнакомого американца. Тот писал, что он очень уважает его за ученые заслуги, и делился своим горем: у него недавно умер самый близкий друг, и теперь он думает о том, сможет ли встретиться с ним в загробной жизни. «Письмо было так искренне, что я не мог не ответить… Я писал так: «Воспитанный в духе православия, я хорошо знаю, что говорит христианская церковь о загробном существовании. Но Вам я отвечу не так, как меня учили, скажу свое откровенное мнение по этому предмету. Все явления, в окружающем нас мире, можно отнести к одной из следующих трех категорий: явления соотношений материи, энергии или силы — и духа. Сколько ни пытались подвести явления последней категории к явлениям хорошо известных нам соотношений материи и силы, это не удавалось; а потому мы должны выделить особо явления духовные. Все позитивные науки, в области которых я вращался в течение всей своей сознательной жизни, убеждают меня — твердо и непоколебимо — в том, что ни материя, ни силы не пропадают; они вечны, хотя и подвержены постоянным изменениям. Основываясь на простой аналогии, мы необходимо должны признать, что и явления духа так же вечны. Вот мое откровенное мнение по вашему вопросу… судить о том, встретитесь ли Вы с Вашим другом за гробом, я не берусь; предоставляю решение этого вопроса вашему усмотрению»». В дальнейшем разговоре Дмитрий Иванович критиковал христианство за понятие об индивидуальном бессмертии — объяснял его «самообольщением классицизма»; рассказывал о своих беседах с английским епископом в Кембридже и с выдающимися русскими священниками, которые говорили, что христианство должно подвергаться эволюции и в этом смысле нельзя идти на поводу у «мало просвещенных духовных лиц». Кузнецов хорошо запомнил эту лекцию среди могил, особо отметив фразу, многократно повторенную Менделеевым: «О, если бы кому-нибудь удалось, хотя отчасти, выяснить связь и соотношение между явлениями материи и духа! Тогда бы мы всё поняли и всё познали!»