На ручках кресла металлические зажимы для пюпитра на случай, если устанешь писать за столом. Средний ящик стола без переднего борта служил, очевидно, для подручного материала, нижние полки в основании глубже чем в верху. Некоторые выдвинуты в середину комнаты, двусторонние, профиль их — трапеция. От этого они чрезвычайно устойчивы.
Для переноски большого количества книг от полки к столу и назад служили маленькие специально сделанные салазки.
Кресло для посетителя стоит возле письменного стола. Над ним когда-то висела большая керосиновая лампа — Дмитрий Иванович не любил электричества. Забывчивый посетитель частенько ушибался о нее головой.
— Какой же вы естественник! Не наблюдательны-с! — замечал при этом Дмитрий Иванович. Но лампы не перевешивал — удобно светила.
Около же письменного стола, со стороны противоположной ящикам, маленький столик. На нем — хронологический каталог в книге и карточный — в маленьком ящичке. Сличив их, видишь, что вся библиотека строго систематизирована хозяином. А взглянешь на полки — какая странная смесь! Разделы как-будто отсутствуют, названия стоящих рядом книг самым отдаленным образом относятся друг к другу, почти все переплетены по заказу хозяина. Но корешки неожиданным образом порой соединяют в толстый том статистические таблицы, техническую статью и беллетристический очерк путешествия. На кое стоит слово: «Смесь». Хозяин, однако, хорошо знал принцип, организовавший это непонятное гостю сочетание. Библиотека повторяла ассоциации, прочно утвердившиеся в мозгу, имевшие всю логическую закономерность, повторяла извилины мозга. Менделеев не дождался распространения американской десятичной системы каталогизации и придумал свою собственную, которая и хранит до сих пор установленный им порядок. Говорят, что эта система превосходит по удобству и легкости пользования десятичную.
Вся библиотека и кабинет в целом являются не только культурным наследством замечательного человека, но и поучительным примером для всякого представителя научного труда. Впечатление, которое выносишь оттуда, подтверждает собственное неоднократное признание хозяина: «я — человек своеобычный!»
Семья и поиски среды
Из года в год, каждое лето, хотя бы и не надолго, Дмитрии Иванович ездил в Боблово, которое гостеприимно принимало не только семью Менделеевых, но и многочисленных родственников и друзей. Приезжали сестры Дмитрия Ивановича с детьми. Одной из них, младшей, Марии Ивановне, он подарил даже стоящую на отлете часть имения — «Стрелицу», и она поселилась там на постоянное жительство. Хозяином Дмитрий Иванович был радушным, и всегда с радостью он и Феозва Никитишна принимали приезжающих, умели их устроить и развеселить.
Неладно складывалась только личная, семейная жизнь Дмитрия Ивановича. Если прежде отношения все же несмотря на разницу лет были нормальным браком, то теперь и это кончилось. После рождения дочери, брак фактически перестал существовать. В сорок два года Дмитрий Иванович был еще полон сил, тогда как жена его превратилась в нервную и болезненную женщину, пугавшуюся его голоса, вечную домоседку, не сумевшую стать другом мужа, заразиться его интересами. Феозва Никитишна всему предпочитала семейный уют, своих детей, рукоделие. А Дмитрий Иванович искал в женщине друга, живущего своими интересами, под стать его культурному кругозору. Дома ничего похожего он не находил.
Бывшую институтку шокировали любовь к резким словечкам и независимые от условностей простые вкусы мужа. Все это, конечно, способствовало еще большему обострению отношений. Когда же дело дошло до воспитания детей, то раздор дошел до того, что Феозва Никитишна с детьми стала большую часть года проводить в Боблове.
Глухая неудовлетворенность проявлялась в наружной вспыльчивости. В ставшие редкими времена совместной жизни голос Дмитрий Ивановича то и дело гремел по всей большой квартире. Феозва Никитишна с детьми пряталась в детской, испуганно пережидая грозу. Очень добрый по натуре Дмитрий Иванович не умел сдерживать себя и начинал раздражаться уже одним тем, что его пугались. И возможно сердился на себя, не умеющего успокоиться во-время. В конце ссоры этот большой человек, со стоном хватался аа голову и скрывался в кабинете. Часа через два уже можно было расслышать сквозь двери напеваемый им невнятный мотив. Это значило гроза прошла и можно спокойно вылезать из убежища[14].