– Самое страшное, что это сейчас норма, – сказала жена Леонида, носившая имя Любовь, и за восемнадцать лет супружеской жизни доказавшая, что носит это имя по праву.
– А мы – крайне не одобряемое и очень мешающее им отклонение от нее, – кивнул Леонид.
– Ну и зачем ты стал дразнить этих гусей? Все, в том числе и они сами, прекрасно знают друг о друге, кто почем, и что из себя представляет. Когда про них на Хрентиви говорят оплаченную ими же правду – это понятно. Но что ты, мудрый мужик, вдруг по-мальчишечьи сорвался и просто так сказал им кто есть ху – не верю, идите в жопу, Станиславский! Что опять задумал, сам себе режиссер?
– А вдруг они мне действительно надоели? – поднял честные глаза Леонид. – Вдруг я понял, что всю жизнь жил и работал среди серости и склочности, что назад дороги нет, и решил совершить этот акт суицида руками друзей и коллег?
– Ты серьезно? – с недоумением посмотрела на него Люба.
– Конечно. Ты меня бросишь?
– Совсем сдурел, – констатировала жена.
– Ладно, – после недолгой паузы сказала она. – Заколачивай двери, бери карабин, я буду носить патроны. Или они сделают все бескровно, а потом интеллигентно занесут тебе веревку и мыло?
– Ты правда будешь носить мне патроны? – растрогался Леонид и крепко поцеловал ее. – Жаль, что сэр Воровски этого никогда не увидит, бедный дядя, оказывается, уже полгода как скончался...
Люба облегченно и радостно расхохоталась. Родной и единственный дядя Леонида, Жора Ворюгин, он же Джордж Воровски, бывший медвежатник, а ныне крупный лондонский банкир женат никогда не был, детей не имел, и Леня был его единственным наследником. Проблема была лишь в том, что дядюшка был всего на десяток годков постарше Леонида, обладал отменным здоровьем и периодически подумывал о женитьбе, так что на наследство Подболотовы особо не рассчитывали, тем более что матпомощи от милого дяди не поступало никакой.
– Неужели все тебе? – удивленно спросила Люба.
– Сам удивился. Напился на охоте на льва, облевал бедного царя природы, упал, получил сотрясение, даже утверждают, что мозга и умер от кровоизлияния в него же.
– Как вредно солидному бизнесмену иметь мозги, – задумалась Люба. – Но ты уверен, что все тебе?
– Вчера я уже подписал все бумаги, завтра мы вылетаем в Лондон, – успокоил ее Леонид.
– Вот стервец! – восхитилась Люба. – А это шоу с правдой-маткой в кувшинное рыло зачем?
– Действительно, немного наболело, – пожал плечами Леонид. – Могу я пошутить в свой юбилей?
– Господи, у меня ведь праздничный торт горит! – взвизгнула Люба и убежала в квартиру.
У Подболотова зазвонил мобильный.
– Слушаю, Израиль Степанович, – весело сказал он. – Ценишь? Любишь? Уже знаешь? Умница ты моя! И филиал у вас там есть? Тоже «Драйхер» или «Аксельрод»? А Болотова зачем мочить? А редактор, бедный, в чем провинился? Конечно, козлы... Пусть лучше мне в ноги поклоняться, гимн России станцуют, не надо зверств... Дурнилову выгнал? Ты вдруг понял, что я был прав насчет нее? Ах, к Кристаллову ушла... Да еще и официально замуж? Опасный союз, Изя, причем для всей Москвы, не только для тебя... Да подпишу, подпишу, ты сволочь проверенная, другие еще подляну какую сделают... После «подпишу» что? Помехи, Изя, помехи... Обязательно... Завтра в Лондоне... Да... Оф кос... Безналом, как обычно...
Убийство судьбы
Громадное, пьянящее, не с чем не сравнимое счастье буквально душило маленького Диму Лямкина. Приехала бабушка! Мама достала черной икры! Наши выиграли Олимпиаду, а он, Дима, через три недели пойдет в первый класс и найдет массу новых друзей! Он живет в самой замечательной, самой большой и свободной в мире стране, сегодня чудесный солнечный день и его отпустили погулять одного... Бездумная, беззаботная радость, которой жизнь удостаивает лишь маленьких детей, придавала миру красоту, прохожим – доброе сердце, а замызганному полуразрушенному московскому дворику – кристальную чистоту и архитектурное изящество.
«Какая удивительная бабочка!» – сияющими глазами проследил Дима за махаоном, невесть зачем залетевшим на окраину Москвы. Махаон сделал в воздухе величественный круг и милостиво сел на маленькую ладошку Димы.
– Красавица, – нежно сказал мальчик и поднял ладонь, бескорыстно отпуская прелестное насекомое. Эволюционировавшая гусеница, вероятно, вспомнив свою прошлую биографию, ощутила ностальгию по твердой почве и не торопилась покидать руку Лямкина.
– Бабочку быстро отпустил, мудила! – раздалось нал ухом Димы. Мальчик с недоумением обернулся, махаон испуганно взлетел и устремился куда подальше.
Напротив Лямкина стояло трое подростков лет тринадцати. Наиболее крупный из них, одетый в фирменную рубашку и импортные джинсы злобно процедил:
– Ты что бабочек ловишь в нашем районе, сука?
– Я никого не ловил, – по наивности не испугался Дима. – Я просто взглянул на нее. Она очень красивая, – доверчиво добавил он. – Вы, наверное, ошиблись, ребята. А почему район ваш? Я думал, он общий...
– Ты че, ебанутый? – заржал главный подросток и за ним синхронно-услужливо засмеялись оставшиеся двое – Кто сильнее, того и район! Так че ты на бабочек наезжаешь?
– Я никуда не ехал, – простодушно сказал Дима. – А разве сильнее вас в районе никого нет?
– Ты кого-нибудь видишь? – удивился главный.
Дима осмотрелся, вокруг него, да и, пожалуй, кроме него, рядом не было не души.
– Что вам нужно? – спокойно спросил он.
– Ты зачем мучишь бабочек? – подросток в импортных джинсах со всей силы ударил Диму в лицо. – Ты зачем животных мучишь, живодер?
– Я животных люблю, а вас ненавижу! – окровавленный Дима бесстрашно бросился на подростков. Один из них, смеясь, поймал его за руку и вывернул до хруста.
– А людей надо любить, – главный подросток подтвердил свои слова весомым аргументом, ударив Диму в живот. – Запомни, лю-дей на-до лю-бить! – с каждым слогом Лямкину доставался жестокий и сильный удар.
– Я... вас... не люблю, – окровавленная слюна Димы влетела прямо в глаз главарю. Главарь в бешенстве зарычал и вынул из кармана финский нож.
– Санек, не надо, – тронул подростка за рукав один из его клевретов.
– Не бзди, Серый, меня папан, если че, отмажет, – отмахнулся Санек.
– А нас? – несмело спросил Серый.
– А пока вы со мной, и вас отмажет! – заржал Саня и пырнул Лямкина прямо в лицо, пропоров щеку. Кровавая пелена застлала глаза мальчика, и Дима потерял сознание.
Очнулся он на больничной койке от неожиданного удара в глаз. Вокруг стоял дикий ор – толпа свежевыздоровевших мальчишек, не боясь новых травм, лупила друг друга подушками, а Димин глаз случайно задела чья-то загипсованная рука.
– Я где? – спросил Дима и вдруг умолк от дикой боли в щеке.
Юные пациенты радостно срифмовали свое видение мира, а над Лямкиным склонился седоватый мужчина в белом халате.
– Если вокруг мат, и тебе больно – значит в дорогой и любимой Совдепиии – радостно сказал он.
– Я живу в СССР, – прошептал Дима, стараясь не двигать языком.
– Во-во, – кивнул головой мужчина. – Пока тебя средь бела дня в столице нашей Родины не ударили ножом – ты в Сесесере. А полежишь у нас – начнешь осознавать, что все-таки в Совдепии.
– Где мама с папой? – тихо спросил Дима, экономя каждое слово, причинявшее ему дикую боль.
– Говорить тебе вредно, – наставительно добавил мужчина. – Небось, сказал чего лишнего, вот и расписарили. А папа твой в коридоре уже неделю дежурит, сейчас схожу.
– Вообще, Иван Кондратьевич, у нас отделение не резиновое, – мужчина вернулся с Диминым папой. – Мальчик очнулся, заговорил, щеку заштопали, крупных внутренних повреждений никаких, а мелкие госпитализации не требуют. Я выписку оформляю, с вашего полнейшего согласия?
– Ты как, Дима? – тихо спросил папа, не слушая врача. Выглядел Иван Кондратьевич жутко, поседев и похудев за эту неделю чуть ли не наполовину.
– Где мама? – каждое слово причиняло Диме невыносимые муки.