Она присела на корточки, развела полы пальто, расстегнула брюки. И все, что находит, уже выкладывает на мерзлую осоку. Носовой платок, складной ножик с шильцем и штопором, раззявленную сигаретную пачку, черную расческу, еще один - в крови! — платок, леденец с налипшими крошками табака... Раз, два, и кончено.
- Все. Ага, еще конверт.
Конверт! Все-таки, надо полагать, самоубийца.
Я развернул листок. Едва различимые каракули шариковой ручкой. «Братцы вешайтесь пока не поздно». И больше ничего. Ни подписи, ни даты, совсем ничего. Видимо, так и должно быть - кому надо, поймет. Не всякий, не первый встречный, но тот, кому надо. Психологи — те наговорят вам с три короба, а потом вдруг слышишь: такой-то да такой-то психолог покончил с собой. Знавал я одного, Антанасом звали. Все поучал, наставлял как жить, анализировал. Было что: жена - художница, народный умелец, дети разряжены, как куклы. Сам он - главный психолог всего семейства. В быту изысканно обходителен, безукоризненно изъясняется, ударения на месте, долгие да краткие гласные четко пропеты, начитан, как священник. Вдруг нате вам - сиганул со своего четырнадцатого этажа на зеленый газон, еще пару деньков промучился, плакал и рыдал, у всех просил прощения и отбыл в мир иной.
Да что там Антанас! Вот, пожалуйста, лежит такой грамотный, вешайтесь, говорит, братцы, пока не поздно! Ни одной запятой, само собой, а восклицательный - это от меня, уже сейчас. Малограмотный, что ли? Тогда не библиотекарь. Впрочем, может, впопыхах. Наши умники развезли бы такое предложение на целые тома. Тут вам и мотивы, и комментарии. Впрочем, что это я ударился в раздумья - пора уносить ноги. Надо же — она и под исподним шарит, Долоресса. Профессионал! И гляньте-ка - что-то нащупала. Мешочек. Распустила, ручки-ножки дрожат от нетерпения. И что же там - труха всякая: первые литовские деньги - зверята, птички. Сотни, тысячи, десятки тысяч.
Она опять запустила руку в мешочек, вывернула его наизнанку, тряхнула. Оттуда выпала - монета. Золотая царская десятирублевка. Целковый. На зуб пробует его Долоресса Луст, сплевывает, дрожит, не знает, куда спрятать. Что ж, кажется, обчистили тебя, покойничек? Да уж. Не бросим. Поплывешь, как было обещано. Вайдулик. В ладью его!
Я волок его, ухватив за негнущиеся ноги, оставляя едва заметный след. Шлепнул в лодку, оттолкнул от берега и похлопал себя по карманам - дело сделано! Плоскодонка быстро развернулась, и река сразу подхватила ее, вынесла на стремнину. Возможно, не скоро застрянет.
Вперед! Полупьяная, полубезумная Долоресса Луст да я, проводник, опекун, господин и слуга в одном лице! Раб, чего уж там.
До городка всего километров пять, сущие пустяки. Непонятно, почему кто-то незримый словно стучит в спину: быстрей, быстрей!
Какого черта она взяла у покойника эту монету? Да попробуй заикнись такой! Сейчас, непривязанная,
Долоресса Луст опасна, как дикий зверь. Надо ее остерегаться. Ничего, в кабаке взгрею, если понадобится. Рассчитаюсь за все. За весь этот безумный поход.
- Эй, стой! - кричит она сзади.
Оборачиваюсь. Она стоит, расставив свои ноги-жерди, одну вскинула на пенек. Запрокидывает свою флягу, высасывает последние капли и швыряет в кусты, вроде бы собираясь догнать меня. Спотыкается, падает, дико хохочет и дальше гонится. Ни дать ни взять - смерть с косой, иначе не назовешь. Цыц, ору ей, замолчи, балда! Ладно хоть смеркается, скоро стемнеет.
Долоресса догнала меня. Я двинул ей в челюсть, повалил на колени, набросил на голову мешок - успел-таки. На лесной тропе показались они — разбойники и насильники. Уральские кавказцы, кто их знает, может, и курды. Мусульмане, одним словом. Сквозь можжевеловые заросли слежу за ними, ставлю на ноги одуревшую Долю. Та, словно что-то поняв, молчит и не шевелится. А те шагают, и много их. Печатают шаг — ать-два, ать-два. Нога в ногу. Четко различаю их суровые лица. Все рослые, плечистые. Или так только кажется? Идут по двое в шеренге. На плечах автоматы, впереди пароконная телега, позади еще одна, слышно, как кто-то стонет. Раненые взывают к Аллаху, что ли? Наконец-то скрылись. Или только померещились?
Городок почти весь разрушен. Дымятся пожарища. Кое-где слышен плач, а там - песни, пьяный говор. Окна с выбитыми стеклами, сорванные с петель двери, на тротуарах полно падали. Вот и не верь после этого слухам! Нас останавливает патруль с красной повязкой на рукаве, еще двое таких семенят за ним. Преграждают путь, облизываются на Долорессу. Спрашивают по-русски:
- Бандитов не видели?
Мягкий, ласковый деревенский выговор. Другие двое уже щупают Долорессины костяшки - и все они пьяны.