Ты спала. После такого захватывающего зрелища, как малыши-кабанчики на водопое, можно и отдохнуть. Сизоворонка устроилась на кряжистом суку старого дуба и долго глядела на тебя, потом резко тряхнула своим великолепным хвостом и улетела. Никто не обращал внимания на лягушачий концерт - ни занятые сбором ягод девушки, ни стайка детсадовцев, просеменивших мимо под водительством тоненькой, как былинка, воспитательницы Маргариты, чьим косам и осиной талии завидовало все женское население городка.
Детишек гораздо больше удивляло спящее под елкой существо — то есть ты. Занимали твоя зеленая брезентовая куртка, брюки с карманами ниже колен, откинутая вбок рука с бесшумно идущими часами. Даже Маргарита замедлила шаг, вгляделась и, откинув за спину тяжелую золотистую косу, поспешила догнать стайку малышей. Лягушки никого не интересовали. Гатер ненадолго умолк. Затем загремел с такой яростью, что забил и лягушек, и грохотавший по улице Антанаса Баранаускаса тягач - на платформе чернел бронетранспортер.
Я набрал малины, черники, нащипал кислицы, отломил несколько сосновых побегов. Нам не грозили ни цинга, ни авитаминоз. Идущий мимо Бернардас Рагялис угостил меня сигареткой - я взял две, он не рассердился. Жизнь казалась прекрасной, солнечной, сытой и даже великолепной. Голубая струйка сигаретного дымка медленно всплыла над кустом лещины, под ним лежала ты. Уже не спала. Я курил, ты грызла побег. Изо рта брызнул зеленый сок. Жизнь была вполне сносной. Гатер замолчал, а тягач давно укатил своим путем. Лягушки приближались к кульминации - вот-вот грянет fortissimo. Некоторым диссонансом в концерт вторглась красная пожарная машина - принялась качать в свой резервуар мутную воду озера Дайлиде. Для этого дела пожарные соорудили специальный подъездной мостик. Возможно, в цистерну угодило и несколько нерасторопных квакушек.
Я расстегнул твою кофточку и положил ладонь на маленькую грудку. Собственно, не так уж она была мала - размером с двух сидящих друг на дружке лягушек. Еле умещалась в ладонь. Моя ладонь подрагивала - так колотилось твое сердце под тонкой, почти прозрачной кожей. Однако ты натянула на тело сорочку, прикрыв лягушиную наготу, и сказала: брось дурить, понял? Без злости, но решительно ты объявила, что тебе надоело и ты идешь домой. Да нет же, ты вернешься и даже принесешь что-нибудь поесть. И еще - газету и радио. Нет уж, заметил я, ради бога, без радио. Ах, спохватилась ты, - концерт! Именно, сказал я, - concerto grosso!
Ты удалилась в сторону гатера, который вновь подал голос. Очевидно, кончился обеденный перерыв. Дунул ветерок и принес оттуда дух живицы и опилок. Потом напрочь забил его бензином и смазкой.
Лягушки, умудренно размышлял я, квакали и в те времена, когда не было никакой цивилизации. Ни гатеров, ни тягачей, ни детских садов, пожарных... Квакают себе и будут квакать, когда и нас не станет. Я разлегся под кустом лещины - на тропе показался детский садик с Маргаритой. Распевая, само собой. Красиво выделялось сочное сопрано воспитательницы. По этому сопрано сходила с ума добрая сотня мужчин городка самого разного возраста. Я почти задремал, но очнулся от мужских голосов. Это были другие мужики, не те, кто млеет от Маргаритиного сопрано. Я явственно ощущал, как они устраиваются в кустах и как беззлобно поругиваются. Брякнули осторожно вынутые бутылочки. Мужики загудели, я различал каждое их слово. Некоторых узнал по голосу. Но не выдавал себя, лежал не шевелясь. Они рассказывали свои невероятные похождения, похвалялись успехом у парковых дев, следили, чтобы выпивалось по очереди; о лягушках, само собой, разговора не было. Что им лягушки! Я высунул босую правую ногу и пошевелил пальцами. О, - изумился кто-то из них, - откуда ты здесь? Хочешь винца? Я выпил почти до краев наполненный стакан розового вина и снова прилег. Лягушки достигли fortissimo, теперь уже не оставалось ни малейшего сомнения. Пора бы тебе вернуться, но ты почему-то не шла. Тот же парень принес мне еще стакан. Мы все равно не одолеем, - признался он, - зачем пропадать добру? Я молча выпил, встал и отошел на полсотни шагов, чтобы устроиться под другим кустом. Перед тем, как улечься, спустился к воде и поймал крупную лягушку. Она осоловела от собственной музыки, а зоб от столь долгого музицирования аж посинел. Лягушка - моя пленница - взирала на меня так угрюмо, что я, не выдержав этого взгляда, перевернул ее на спинку. Беловатый животик беспокойно ерзал. Совсем как твой, мелькнуло у меня в голове, а ты все не появлялась. Солнце било прямо по этому нежному животику. Он вздымался все сильнее. Наклонившись, я отчетливо видел, как лягушиная кровь совершает свой путь по большому кругу кровообращения. Или у лягушек кровоток не такой, как у нас? Причиной тут - вино.