– Вот бы все мои желание сбывались. Хочу – влюбится, захочу – разлюбит….
И только он это проговорил, как вокруг поднялся сильный ветер. Он нес пыль, свистел в ушах, не давал открыть глаза. Щурясь, испуганный Вовка стал пробираться к краю пустыря. Удивительно, но за кругом высокая трава стояла без единого движения. И чем ближе Вовка подходил к ней, тем сильнее выл ветер. Его встречные порывы едва не сбивали его с ног. Один из них, наиболее сильный, добился этого – Вовка упал на четвереньки и поранил руку обо что-то острое – мгновением позже фонарик выхватил из темноты осколки костей, торчавших из земли как бритвы. В центре ладони зияла глубокая царапина, почти порез. Вовка махнул рукой, рубиново-красные капли полетели в стороны как зерна спелого граната. И он мог поклясться, что летели они будто в замедленной съемке.
Как только капли крови упали на землю, громыхнул гром, сверкнула молния и землю под ногами Вовки основательно тряхнуло. Ветер стих. Стало очень тихо – настолько тихо, что он услышал шепот травы. Ужас накатил на Вовчика липкой волной. Спотыкаясь, он побрел вперед, и как только почувствовал, что ноги снова слушаются его, рванул к дому. Бежал он так, будто сама Смерть гналась за ним.
Исполнение желания
Отдышался Вовка лишь тогда, когда стоял под своей дверью. Мягкий свет на лестничной площадке освещал знакомый пролет. И здесь, в этом свете, все те страхи, что терзали его, пока он бежал до дома, казались совершенно детскими, почти игрушечными. Сам этот полночный поход казался уже слишком реалистичным сном, хотя раненная ладонь напоминала ему об обратном. Края раны покраснели и припухли, а в сам порез набились крошки земли и сухих листьев.
Вовка тихонько открыл дверь, разделся, промыл рану и лег в кровать. Натянув одеяло до подбородка, он только успел подумать: «Мама обязательно заметит порез. Хоть бы он затянулся» и через пару минут уже спал. Во сне он тяжело дышал, глаза под закрытыми веками бегали из стороны в сторону, руки и ноги беспокойно подрагивали. Может, он снова переживал свой побег с пустыря, а может быть, играл в футбол с друзьями.
Утро для Вовчика началось почти в одиннадцать часов. Ноги нещадно болели – забег через весь город туда и обратно не дается просто так. Мышцы стонали и плакали, но он все равно свесил ноги с кровати, сунул их в тапочки и прошлепал на кухню. Мама жарила блины, отец читал «Известия», на плите вскипал чайник.
– Ну и горазд же ты спать! Хотел уже будить тебя. Забыл, что сегодня надо с дачи картошку привезти?
– Да нет, помню. Просто устал жутко, за всю неделю наконец отоспался.
Чайник на плите протестующе засвистел. Мама разлила по кружкам чай и поставила на стол стопку блинов.
– Ешьте и марш из дома! У меня сегодня генеральная уборка!
Ни Вовку, ни отца не пришлось просить дважды – они накинулись на блины так, будто не ели уже двое суток.
Взяв кружку с чаем в руки, Вовчик украдкой посмотрел на свою ладонь и обомлел: раны как не бывало. На ее месте виднелся тонкий, толщиной с нитку, белый шрам с неровными краями. Он не поверил своим глазам. Может, весь этот поход ему просто приснился? Но нет, грязь под ногтями совершенно точно уверяла его, что сегодня ночью он и правда был там, на пустыре: чувствовал эти мурашки, передвигал тяжелые ноги, боролся с ветром и в конце концов поранил руку. Из раздумий вырвал его отец:
– Давай, сын, некогда мечтать. Спускайся вниз, заводи мотор. Я пока на балконе место приготовлю, возьму мешки и поедем уже. Может, еще к дядь Коле завернем – цилиндры барахлят, проверить надо.
Вовка быстро умылся, оделся и пошел вниз, раздумывая о том, куда же все-таки делся порез. Не мог ведь он зажить за одну ночь! Но этот шрам и легкий, почти незаметный зуд в нем…
Задумавшись, он не заметил бабу Машу – скандальную бабульку с первого этажа. Она вечно была недовольна всеми и вся: молодежь слишком наглая, дети слишком шумные, солнце слишком яркое, а дворовые кошки слишком полосатые. Наверное, думал Вовка, если бы бабе Маше довелось встретиться со Сталиным, она бы и ему сказала, что усы его слишком усатые.
И вот теперь он столкнулся с ней лоб в лоб, при этом у старухи из рук выпала авоська с хлебом, тремя бутылками молока и картонкой с яйцами.
– Да ты ж окаянный! Совсем ослеп никак! Куда ж ты прешь! Ни уважения к старым, ни внимания! Чтоб у тебя глаза повылазили! – остервенело ругалась баба Маша.
– Баб Маш, извините, я сейчас… – Вовка кинулся поднимать намокший в молоке хлеб, осколки стекла и картон, но баба Маша протянула его поперек спины тростью.
– Вот отцу-то твоему нажалуюся! Вот выдерет он тебя ремнем-то, олух! Так выдерет, что света белого не взвидишь.