Какая бесполезная вещь – защитный барьер при боевом трансе! Утомительная и ненужная.
Сова сделала шаг, и песок запел под ее подошвами.
Костлявая лапа на запястье отсчитывала пульс.
Мастер, ты уже проиграла, потому что я встала на ступень выше этой арены, и теперь тебе до меня не дотянуться. Прости, мастер, но я не чувствую вины.
Сова резанула мечом воздух, и реальность распалась на две половинки, как яблоко под ножом. Чужой клинок скользнул, натолкнувшись на невидимый разрыв, и не причинил никакого вреда.
Мастер, ты не боишься смерти, и я не вижу страха в твоих глазах. Ты способна умереть так же хладнокровно, как и убить, но мастер, я не из тех, кто хладнокровно живет, чтобы научиться хладнокровно умирать. Смотри, мастер, здесь есть нечто большее, чем ледяная точность твоих рук, и я вижу то, что не дано видеть тебе.
Сова отразила несколько ударов подряд, успела распознать ложный выпад и отразить атакующий, не поддалась на тщательно спланированный вызов. Твой удар предсказуем, мастер. Я на шаг впереди твоей реальности, но я оторвусь еще больше.
Я желаю ходить по твоей дороге в обе стороны, не спотыкаясь.
Новая атака, новый поворот танца на арене, и Сова вновь не позволила коснуться себя. Прости, мастер, но ты больше не управляешь моей жизнью и не ведешь меня по незнакомому пути. Ты только теперь почувствовала это?
Бой затягивался. Исход, казавшийся таким близким, вдруг отступил, и трибуны заколыхались, как штормовое море. Ставки стремительно менялись, перекупались и перепродавались, кто-то торговался за ее жизнь, кто-то выторговывал ее смерть. Сова смеялась от души, чувствуя волны их надежды и злобы, и следы ее ног на поющем песке вспыхивали и горели тусклым синим пламенем, не заметным никому, кроме нее.
Чужой клинок уже не казался опасным, наоборот, он стал ее партнером по странному танцу теней от прожекторов, подбирался ближе и отступал, как застенчивый поклонник, пытался робко коснуться кожи и не дотягивался до желанной цели. Сову больше не интересовала схватка. Ее забавляли фонтанчики песка, разлетавшиеся из-под сапог. Мир послушно дробился и, как в калейдоскопе, выкладывал перед ней свою бесконечную пестроту сочетаний, связей, возможностей.
Звук гонга застал ее врасплох, как Золушку в разгар бала.
Трибуны потрясенно затихли: правила так кардинально меняются не каждый день. И даже не каждый год.
А что дальше? Сова с неохотой опустила свой меч, только сейчас осознав, что держит его как-то не так, как обычно – одной рукой почти у основания гарды. И отступила назад, недоумевая, почему остановили бой? Ведь оба противника еще живы. Кто изменил правила? Кто посмел вмешаться в ее реальность? Опьяненное сознание не желало расставаться с вдруг обретенной властью, и все внутри протестовало против чужого вмешательства, готовое в любой момент взбунтоваться. Не подчиниться. Нарушить.
Она подняла глаза на правительственную ложу как раз в тот момент, когда с высокого балкона вниз полетела белая перчатка. Самого диктатора по-прежнему не было видно. По трибунам пронесся робкий рокот, будто зрители боялись противоречить воле правителя.
Бой окончен.
Калейдоскоп в последний раз блеснул всеми красками и погас. Сова с досадой вернула себя в привычный неуправляемый мир.
Ну что ж, вы не обманули меня, лорд Тонатоса: один раз почувствовав эту власть, с ней действительно сложно расстаться. Нужно заставить себя добровольно разжать руку, нужно вовремя остановиться, чтобы не заиграться с собственным могуществом до полной потери самоконтроля. Поэтому вы остановили бой? Или потому что даже вам там наверху стало очевидно: я не позволю себя убить?
Она все еще смотрела на правительственную ложу, словно ожидая ответа, когда толпа вдруг в едином порыве напряглась и, ожидая внезапного нападения, Сова резко обернулась. Мир арены послушно рванулся навстречу. Отстранившееся было сознание цепко впилось в него, мгновенно вернув себе утраченный контроль, и эта абсолютная власть на секунду вновь опьянила Сову.
Мастер стояла на коленях в центре арены. Наконечник ее клинка упирался в основание шеи, в ту трогательную ямочку, которую женщины старательно умащивают духами перед первым свиданием. Сова стремительно от вела взгляд. Трибуны ахнули.
Все. Я никогда больше не выйду на этот песок.
Не надо оборачиваться.
Эта реальность закончилась. Оборвалась за спиной.
Эта дорога пройдена туда и обратно, и не должно быть никакого дела до того, кто добровольно дошел до конца. Но оставленная за спиною чужая жизнь сопротивлялась, притягивала к себе, последней прочной нитью, как арканом, опутав Сову, не отпуская, не давая сделать шаг. И хотелось пошарить по телу в поисках этой нити и оборвать. Немедленно. Так стряхивают в брезгливом ужасе забравшегося на одежду паука.
И тут ее взгляд упал на правую руку, по-прежнему сжимавшую любимый меч каким-то странным, непривычным хватом, словно лезвие вдруг стало продолжением ее собственного тела, уродливым наростом мутанта, клешней хищного насекомого.
Так вы хотели украсить этим клинком свой кабинет, Учитель?
Нет, она не умела легко расставаться с вещами, которые любила. Ей пришлось научиться этому слишком быстро.
Меч сломался неожиданно легко. Переломился о колено с легким стоном, и две половинки остались в руках. Смотрите, Учитель, я дарю вам свою любимую легенду, правда, некрасивую и с печальным концом. Как признание своего поражения. Ну что, примите такой подарок?
Сова, не оглядываясь, швырнула обломки за спину и выскочила с арены, будто песок вдруг стал жечь ей подошвы.
Глава 15
Тест на выживаемость
Домашнее животное должно быть тихим, спокойным и не приносить хлопот хозяину. Например, чучело совы.
В темноте он нащупал дверную ручку. Холодный металл коснулся кожи – только тогда он заметил, что забыл сменить перчатки. Правая осталась на арене, левая до сих пор защищала руку от чужих взглядов. Никто не решился напомнить ему об этом. Он снял вторую перчатку и бросил на пороге. От того, что он собирался сделать, перчатки не защищают.
Она спала. Стоя в дверях, он слышал ее ровное нечастое дыхание. Она спала глубоким, мертвым сном без сновидений, забыв обо всем на свете: о пережитой близости смерти, о заляпанной кровью рубашке, брошенной тут же, у кровати, о незапертой двери, о постоянной угрозе своей жизни. И даже о том, что в одном дворце с нею есть он, не способный заснуть, не покарав. Ему было знакомо это состояние полуобморока после арены. Он сам когда-то пережил обманчивую эйфорию всевластия, за которой следует неизбежная расплата: чудовищная усталость после нервного перенапряжения – и умственного, и эмоционального. Он пережил – и выжил после этого. Жаль, что не выживет она.
Он рассматривал ее так, будто хотел запомнить навсегда. Впрочем, он никогда ничего не забывал – его создатели позаботились о совершенстве его памяти. Но он любовался ею как идеальным произведением искусства – генетического искусства землян, методично отшлифованным Орденом. Опытным, завистливым взглядом коллекционера, лишенного возможности украсить этим экспонатом свое собрание шедевров.
Земляне… Поразительная древняя нация, не подвластная разложению. Интеллектуальная элита Федерации, несущая в себе какую-то скрытую варварскую силу полукровок. С первобытным упрямством, с животным желанием жить, с высоколобым сознанием своего высшего предназначения. Нация бунтарей, взрывающих любое общество, куда их заносит нелегкая. Нация, породившая науку, не признающую ограничений, искусство, не признающее канонов, общество, не признающее власть, и власть, не признающую пределов. Чего стоят в сравнении с этим изнеженная утонченность киферонцев, мрачное упорство Ордена, мелочная расчетливость торговцев Скорпиона? Даже в самом неудачном творении землян больше жизни, чем в лучших представителях иных рас, как будто даже случайное несовершенство их созданий заставляет лучше понимать недостижимый идеал.