Перед своим отъездом Петр подарил Данилычу десять золотых. Сказал:
— Купи себе шпагу. Теперь надобно.
Наказал:
— По дороге чтобы от наших людей никому никаких обид не было, следи, чтобы никто ничего даром не брал, чтобы чинно держали себя, не то… дознаюсь, кто мундир опозорил, — погрозил пальцем, — сма–а-трите!
В Вену Меншиков прибыл со своим отрядом в конце июня. Первое ответственное поручение Петра им было выполнено отлично.
— Здесь, в Вене, — говорил Меншикову Лефорт, — увидишь ты, Александр, самый напыщенный придворный этикет.
Задумчиво глядя в пол, он уперся обеими ладонями в кресло.
— И по–осмотрим… — протянул, сморщив лоб, подняв брови, — ка–акой они нам окажут прием…
— А что у них, Франц Яковлевич, — поинтересовался Данилыч, — все их приемы так по чинам и разделены?
— По чинам, по чинам, Александр, — кивал Лефорт. Улыбаясь и загибая пальцы, начал считать: — Король, герцог, маркиз, граф, виконт, барон…
— А царь? — прервал Меншиков.
— Вот в этом‑то и гвоздь, Александр. Они уже, наверное, не один день головы ломают, как принять русских послов… С одной стороны, при посольстве находится сам царь, с другой — какое место должно принадлежать русскому царю между прочими коронованными особами? К какой то есть категории его надо причислить?.. Потому что для каждой из них при венском дворе, понимаешь ли, выработаны этакие особые почетные церемонии…
— Все бы их церемонии, Франц Яковлевич, надобно посмотреть.
Для чего это нужно?
— Может быть, перенять доведется. Нам ведь, Франц Яковлевич, у себя тоже надобно эту канитель заводить. Петр Алексеевич говорит: «Мне это нож острый — торжества, пышность… Не люблю! А ты, говорит, Данилыч, бывает, присматривайся, потому что старый‑то боярский обычай нам ломать не миновать, а государю без придворного этикета жить невозможно». Хочешь не хочешь, Франц Яковлевич, а представлять великолепие и пышность двора государя придется. И не как‑нибудь, а?
— Ну, у Вены перенимать как будто бы нечего, — улыбаясь, ответил Лефорт. — Дежурные улыбки, обильные любезности?.. Не стоит! Нет!..
— Почему же, Франц Яковлевич? Народ здесь полированный, тонкий.
— А народ здесь такой, Александр… Как‑то лет пятнадцать тому назад римский цезарь вынужден был бежать из Вены, спасаясь от турок. Только оружие польского короля Яна Третьего возвратило ему его столицу. И вот этот австрийский Габсбург [5], «глава Священной Римской империи, потомок кесарей капитолийских», как он величается до настоящего времени, начал считаться с освободителем своей столицы, польским королем, кто при встрече кому из них прежде должен поклониться!..
— Н–да–а… — промычал Данилыч. — Неумно!
— А сейчас, — продолжал Лефорт, — они, я в этом уверен, ломают свои умные головы над тем, как вас принять: какую комнату наметить для этого, сколько шагов сделать навстречу нашим послам и все прочее в таком духе.
— Ну и леший с ними! — махнул рукой Алексашка. — Петр Алексеевич все равно им свой «политес» наведет.
Оба засмеялись.
Данилыч погладил пальцем за ухом, прищурил глаз и с лукавой улыбкой добавил:
— Сгребет так этого «капитолийского кесаря»… по–русски… когда с ним здороваться–целоваться начнет. Какие шаги там считать!..
При зрелом обсуждении русскому посольству была приготовлена встреча умеренная, по оценке Лефорта: не очень пышная и не мизерная. Но, как и следовало ожидать, Петр не обратил на церемониал никакого внимания. Ему нужно было дело, дело прежде всего, и потому, избегая дальнейших проволочек, он послал просить императора о безотлагательном личном свидании.
Беспримерный случай для венского двора!
С большими потугами воображения был отработан соответствующий случаю церемониал: назначено приличное помещение, определены необходимые движения императора — число шагов, повороты, поклоны, рукопожатия…
Но пылкий Петр расстроил все эти тонкие комбинации. Быстро подойдя к Леопольду, он обнял его, расцеловал, крепко пожал обе руки…
В общем… все спуталось.
— Хорошо, мин херр, — шептал Данилыч Петру; когда они возвращались обратно. — Как говорится, нашего пономаря не перепономаривать стать! Получилось как надо — по–русски!..
Из дворца шли через сад с большим прудом.
— Какая легонькая скорлупка! — заметил Данилыч, указывая на изящную белую лодочку, полувытащенную на берег.
Петр не утерпел, почти бегом направился к берегу, одним махом столкнул лодку в воду, легко вскочил в нее, отплыл…
— Хороша! — крикнул с середины пруда, помахивая веслом. — Легка! Но вертлява, Данилыч! Рыскает сильно!..
У придворных от удивления приоткрылись рты, округлились глаза, полезли вверх, под пышнейшие локоны париков, тонко наведенные брови. Уголками ртов шипели:
— По–о-рази–ительно!.. Не–ве–роя–ятно!..
Пожимали плечами:
— Неужели то царь?
На торжественной аудиенции русских послов (Петр находился в свите Лефорта) император Леопольд справился, по обычаю, о здоровье российского государя; послы отвечали, а у кресла Лефорта стояли два саженного роста гвардейца в Преображенских, ловко затянутых шарфами кафтанах.
— Мои два валета, — говорил Лефорт, наклоняясь к Возницыну. — Крестовый, — показывал незаметно концом ножа на Петра, — и червонный, — кивал на Данилыча. — Брюнет и блондин!.. Хороши?..
Внимательно, поверх очков, уставившись на красавцев, Возницын устало шептал:
— И зачем это все?
Петр дергал его за рукав, отрывисто звякал шпорой, наклоняясь, как мог тихо бурчал:
— Помолчи, Прокофий… так надо!..
Лефорту подносили коллекционные вина, он пробовал их, находил превосходными. Благодарил императора… Просил его позволения дать отведать эти изумительные напитки — своему доброму другу, стоявшему около кресла.
В знак согласия Леопольд кивал своим пышнейшим парадным париком, пытался растягивать в улыбку вывороченные, толстые губы, пристально вглядывался в Петра выпученными, рачьими глазами, потирал тонкий свисающий нос.
А за длиннейшим столом мерно колыхались ряды рогатых пудреных париков, и лица — бритые, распухшие и мятые, несвежего, желтого жира, лица стариков с пухлыми, склеротическими носами и подкрашенные, в мушках, упитанные лица молодых щеголей — ровно ничего не выражали, кроме приторно–сладкой учтивости.
Петр хотел при содействии Вены утвердиться на Черном море, овладеть Керчью; Леопольд же готовился к войне с Францией и торопился обезопасить свои тылы — восточные границы империи.
Соглашения о продолжении войны с турками поэтому не последовало. Зато были во множестве балы, гулянья с фейерверком, маскарады…
— Вы не находите, — обращался Франц Яковлевич к Петру, — что у здешнего министра двора какая‑то тупая физиономия?
— А у Леопольда что? Острая? — вмешался Данилыч.
Как же заразительно рассмеялся Лефорт!..
Не очень довольный Веной, Петр не захотел в ней задерживаться и готовился уже к отъезду в Венецию, но важные известия из России сразу изменили порядок пути. Было получено весьма тревожное донесение Ромодановского о новом бунте стрельцов.
Петр немедля помчался в Москву. Даже в Кракове, где для него был приготовлен торжественный обед, он не остановился — летел на перекладных день и ночь.
Однако им вскоре были получены более утешительные известия. Ромодановский донес, что бунт усмирен. Петр поехал тише. В Величке он побывал на знаменитых соляных копях, около города Бохни осмотрел расположенную там лагерем польскую армию. А в местечке Рава его встретил сам король польский и курфюрст саксонский Август Сильный, как величали этого обольстителя придворных красавиц, вечно пьяного, беспечного силача, беспрестанно игравшего волнистыми завитыми струями своего исполинского парика [6].
Три дня, проведенные Петром в Раве, представляли собой ряд тайных конференций, шумных пиров, военных игр и маневров. Стараясь поближе сойтись с королем, Петр состязался с ним в стрельбе из ружей и пушек, мерился силой. Они тянулись на палках, свертывали в трубки металлические тарелки, разгибали подковы…
5
В сущности, Австрии как единого государства тогда не существовало. Монархия австрийских Габсбургов — «Священная Римская империя» (по средневековой идее ее император, или «римский цезарь», как его величали, являлся светским главой всего западного христианства) состояла из нескольких отдельных владений с разноплеменным населением и различным внутренним устройством. Главными владениями австрийских Габсбургов в начале XVIII века были: королевство Чешское (с Силезией) и Венгерское эрцгерцогство Австрийское, герцогство Каринтия и графство Тироль.
6
К объяснению прозвища, с которым вошел в историю король польский, курфюрст саксонский Август Сильный, надо добавить едва ли не главное — что этот великий обольститель и мот был отцом семидесяти детей.