Федосей Скляев работал толково, отлично, но все равно против Данилыча и у него не то получалось. У Скляева и толково, и ладно, и чисто, и споро — слов нет… А вот как Петр Алексеевич прикажет что‑нибудь на урок сделать, Данилыч обставит Скляева непременно. Что Федосей умом — Данилыч сметкой берет; что тот мастерством да искусством — этот проворством да шуткой–побаской. С прибаутками впереди всех идет — и с топором, и с теслом, и с конопатью, и с смоленьем, и с молотом. Скляев с прилежанием да исправностью — Данилыч со звоном, с блеском да с лихостью. И все норовит быть у всех на виду, выше всех заберется, — ловкий, смелый, красивый, — последнюю скрепку забьет!.. Н–на, гляди!.. Любо–два!..
И ладонью прихлопнет:
— В–вот как у нас!..
Помимо всего, Данилыч был у Петра чем‑то вроде доверенного. Не раз собирал десятников, подражая Петру, говорил:
— Выручать надо… Спорее работать… Если к лету турок не устрашим большим флотом, миру не быть.
Повседневное общение в трудах, в горе и радостях устанавливало известную близость отношений между Петром и его товарищами по работе, бывшими волонтерами. На его глазах птенцы росли, крепли, расправляли крылья: работали дружно, не за страх, а за совесть. Понимали: не работай так — все начинания государя прахом пойдут. Работали лихо, сноровисто, горячо, невзирая на большие препоны, которых хватало с избытком.
Помимо недостатка инструмента, материалов, припасов, харчей, устроенного жилья, сильно мешали успешной работе и лютый мороз, что никак не сдавал, и пронзительный ветер, что, раз повернув с севера, так и остался — свистел день и ночь, по целым неделям.
Спали и десятники, и рядовые работные люди на нарах, вповалку; бывало, неделями и те и другие сидели на сухарях да капусте; тесали двое–трое посменно одним топором… И дело, вопреки всем препонам, вершилось как надо.
Дошел и до Константинополя слух об успешном строительстве на Дону и в Воронеже военных судов, но турки мало о том беспокоились. Они были твердо уверены, что большие суда не могут выйти из Дона — неизбежно застрянут в его мелководных илистых гирлах.
Петр, лично ознакомившийся с фарватером Дона и составивший подробную лоцию его устья, был уверен в обратном.
Позднее он блестяще доказал неосновательность расчетов турецких моряков.
19
В марте внезапно скончался Франц Яковлевич Лефорт.
Почувствовал он себя плохо после немецкой масленицы. Исключительно весело и особенно шумно он ее проводил… Зашалило сердце. Слег в постель и… уже больше не встал.
Когда Петру доложили об этом, он застонал, схватился за голову.
— Друга моего не стало! — воскликнул.
Обвел присутствующих помутившимся взором.
— Один он был мне верен! Слышите, вы!.. — И поник головой, закрыв руками лицо. — На кого теперь могу положиться!..
Криво, растерянно улыбаясь, вскочил, торопливо зашагал взад–вперед, от двери к окну. Вдруг остановился среди комнаты, отвернулся — плечи и голова тряслись, — не оборачиваясь, резко махнул ладонью назад:
— Уходите!
В тот же день, не наказав ничего, он уехал в Москву: проститься с покойным другом, проводить в последний путь.
Данилыч остался в Воронеже.
Сильно привязан был Петр к Францу Яковлевичу. Хорошо было с ним попировать, пошутить, никто лучше его не умел танцевать, никто не носил с такой ловкостью парика, мундира, шпаги…
Данилыч, как умел, перенимал в свое время манеры Лефорта, его щеголеватость, тон, обходительность. Как правило, с подражанием получалось неплохо. Исключения — отдельные промахи — были редки. Случилось как‑то, например, что Петр застал Данилыча танцующим при шпаге. Досталось тогда! Но не всякое же лыко в строку, «кто царю не виноват, кто бабе не внук?» — как любил говорить сам Петр Алексеевич.
«Умер Франц Яковлевич, — размышлял Данилыч, уткнув подбородок в обшлаг. — Будем спускать корабли, пировать, из пушек палить, а его не будет. Его, в таких делах самого главного закопёрщика!.. Лежит он небось сейчас важный, в парадном адмиральском мундире… А может быть, как всегда, улыбается? — Потер лоб, уставился в одну точку. — А таки попил винца покойный в жизни своей! Таки и поел всласть, погулял вволю… Но и только всего… Надо дело говорить: да, вот и… только всего от него было толку, что умел он блеснуть…»
С большой горестью хоронил Петр Лефорта: шел за гробом до самого кладбища; обливался слезами, слушал надгробное слово пастора, восхвалявшего заслуги покойного; прощался с таким сокрушением, что вызвал крайнее удивление присутствующих на похоронах иностранцев.
Зато и пошел после слух, что Петр — «сын Лаферта да немки беззаконной», подкинутый царице Наталье.
20
Весной 1699 года в Воронеже был построен громадный флот, предназначенный к походу в Азовское море: 86 военных судов, из которых 18 линейных кораблей были вооружены от 36 до 46 пушек каждый.
Генерал–адмиралом Петр назначил Федора Алексеевича Головина, а общий надзор за состоянием флота поручил вице–адмиралу Корнелию Ивановичу Крюйсу. Сам Петр принял на себя командование кораблем «Апостол Петр», Данилыч находился при нем.
Тронувшись из Воронежа 27 апреля, эскадра в середине мая пришла под Азов. Здесь Петр внимательно осмотрел все вновь возведенные укрепления. Многие после этого пришлось подправить, доделать…
В Азовское море эскадра вошла в середине июня. Дождавшись крепкого западного ветра, поднявшего воду в гирлах реки, Петр с искусством опытнейшего лоцмана вывел все корабли один за другим из устья Дона в открытое море.
— Турки твердили, что мелководные донские гирла для больших судов непроходимы, — говорил Петр, обращаясь к иноземцам — вице–адмиралу Крюйсу и командору «Крепости» Памбургу. — Для кого непроходимы?! — вскрикнул, махнув рукой назад, за корму. — Вон они где остались! — Осклабился и, словно отсекая воображаемые препятствия ребром своей громадной ладони, добавил: — Для русского солдата и матроса все проходимо!.. Так и запомните, господа! И впредь так считать!..
Деликатно улыбнувшись, Крюйс и Памбург щелкнули каблуками:
— Есть так считать!
У Таганрога была проведена последняя подготовка к морскому походу. «Принялись за килевание, конопачение и мазание кораблей с такой ревностью и с таким проворством, — писал Крюйс своим землякам, — как будто на адмиралтейской верфи в Амстердаме. Его Величество изволил сам работать неусыпно топором, теслом, конопатью, молотом, смолою, гораздо прилежнее и исправнее старого и хорошо обученного плотника».
— Старая‑то боярская спесь да лежебочество ныне под время подведены! — кричал Алексашка, работая рядом с Петром «на самом верху». — А теперь времени, мин херр, не видать… Теперь кипит… Еще что уварится, пока время‑то устоится!..
— Подмалевывай, крась! — поощрял его Петр. — Надо керченскому паше наш товар лицом показать.
Залюбовавшись неоглядными морскими просторами, что играли в глазах — мельтешили, блестя, шевелясь под лучами невиданно щедрого солнышка, не утерпел‑таки Петр, чтобы не провести возле самого Таганрога «поучительную баталию, или забавный бой»…
Вволю поманеврировав, эскадра отплыла в дальнейший путь и 18 августа пришла под Керчь «с пальбой из всех пушек в знак приветствия».
— Зачем пришел столь большой караван? — воскликнул перепуганный насмерть турецкий паша, наместник султана в Керчи.