«Марфельд зело крепко прикрылся болотинкой за луговым берегом Просны, — оценивал Меншиков обстановку. — Атаковать его всей кавалерией в лоб — нельзя: кони будут вязнуть в топных местах. Кавалерией Ренне ударит с правого фланга — там суше. В лоб бить пехотой, а ее мало. Стало быть, надо спешить драгун полка два. Бой будет долгим, упорным. Значит, нужна будет вторая линия войск, линия поддержек, сикурса там, где в этом будет нужда». Размышляя, прикидывая, шагал из угла в угол палатки. Тер лоб. Беспрестанно курил трубку. Старался продумать все до мельчайших подробностей. Шутка ли — вся Европа смотрит! Ведь это же первая правильная битва русских со шведами. И вести ее, эту битву, будет он, русский генерал…
Если бы дело касалось смелого кавалерийского рейда, он бы так не задумывался. Его конница могла действовать клинками и огнем (в пешем строю), она имела свою артиллерию и не раз, «ища неприятельскую инфантерию», умело совершала глубокие рейды по тылам неприятеля. Драгуны его могли и умели «во фланги атаковать», как того требовал Петр, и «в землю противника впасть» — самостоятельно выполнять ответственнейшие стратегические задачи, как то было, например, под стенами Варшавы, когда, накануне коронации Карлом Станислава Лещинского, русские драгуны ворвались в Прагу, предместье Варшавы, и захватили там шесть знамен и четыреста пленных из гвардии Станислава [19].
«Словом, — думал Данилыч, — рейды — это дело известное. А тут первый правильный бой… Вот ежели в этой баталии нас шведы побьют, уж и зашипят же тогда в зарубежных дворцах и салонах: «Огильви прогнали! Решили, что «сами с усами»! А на проверку что оказалось? Какой‑то безродный Меншиков вздумал командовать корпусом. И против кого? Против первого полководца Европы!..»
— Да–а, тут лицом в грязь ударять не приходится. — Крепко, с хрустом в суставах, потер пальцы, поправил как бы жавший шарф под синим драгунским мундиром, тиснул зубами чубук. — Н–ну, держись, генерал!
— Посланные мной партии донесли, — докладывал Меншиков военному совету, собравшемуся накануне баталии, — что неприятель за рекой Просной стал лагерем в крепких местах с твердым намерением дать нам генеральную баталию. Против нас семь тысяч шведов, в том числе четыре тысячи конницы и три тысячи пехоты, стоят они в середине под командой воеводы киевского Потоцкого и процкого воеводы Сапеги — на флангах. Я предлагаю: учредить наши полки в две линии. На правом крыле встану я с русскими, на левом — вы, ваше величество, — поклонился в сторону короля, — с саксонцами. Во вторую линию встать польским войскам: за русскими — полному гетману Ржевутскому с его войсками, за саксонцами — великому гетману Синявскому.
Далее Александр Данилович изложил свой план построения боевых порядков полков. Предложил: все- батальоны расположить в колоннах поротно, в затылок друг другу; кавалерию оставить в резерве для удара во фланг, когда дрогнет противник; впереди боевого порядка пехоты рассыпать стрелковые цепи — по отделению от каждой роты, не более, с задачей — завязать бой.
Исход боя решит штыковая атака, это твердо знал Меншиков. Стало быть, полагал он, пехота должна наступать в сомкнутых, сплошных линейных строях и атаковать противника «волнами» до полного его сокрушения. Боевую мощь полков он, по примеру Петра, основывал только на силе штыка, огню (из гладкоствольных, недальнобойных и нескорострельных по тому времени ружей) он отводил в сражении — этом самом решительном средстве войны — второстепенную роль.
Закончив доклад, Александр Данилович предложил: наступление начать артиллерийской стрельбой завтра с полудня.
С планом Меншикова военный совет согласился.
Август молчал. Накануне он полдня уговаривал Меншикова отложить наступление, исчерпал все доводы, убеждения, но… Александр Данилович был непреклонен.
— Столько времени гнаться за неприятелем, — возражал он, — подойти к нему вплотную — и не помериться силами!.. Нет, ваше величество, воля ваша, не желаете — атакую один, чем Бог послал, а без баталии не уйду. Такова, я знаю, и воля моего государя.
— Что с ним? — спрашивал после Меншиков своих генералов Боура, Ренне.
— Напуган, — ухмылялся Ренне, — столько натерпелся, бедняга, от шведов!..
— Н–да–а, — тянул Боур, — ни единой победы, одни поражения! Конечно, боится!
На другой день в два часа пополудни начался артиллерийский обстрел.
Александр Данилович стоял на пригорке. Сзади — коновод с жеребцом. Рядом — конные ординарцы.
— Стрелять, пока хватит пороховых картузов! — командовал Меншиков. — Всеми батареями! Беглым!..
Было видно, как ударяли ядра и веерами поднимались вверх сучья от разбитых фашин, щепки, обломки, черные комья болотной земли.
Меншиков наблюдал. Оглядываясь на свой левый фланг, морщился.
— Скачи! — не вытерпев, ткнул кулаком в голенище драгуна, другой рукой махнул в сторону левого фланга. — Жидкий горох! Передай Телегину: голову оторву!..
Второй час длилась артиллерийская подготовка.
Шведы прижались.
— Раке–е-ту! — подал команду Данилыч.
Пушки замолкли.
В передовых стрелковых цепях дружно защелкали ружейные выстрелы.
Бой завязался.
И сразу кто‑то «сообразил», бросил в лоб неприятелю несколько эскадронов польских драгун.
— Что–о? Куда–а?! — закричал Меншиков, багровея. — Кто бросил в атаку драгун?.. Вернуть!..
Очередной его ординарец пригнулся к шее коня, поскакал сломя голову вниз.
Но шведы уже поднялись. Мардефельд, учтя обстановку, перешел в контратаку.
А драгуны растянулись по мокрому, чавкающему под копытами полю, передние заплясали на месте, задние зарысили, подтягиваясь к головным, но… подстроиться не успели. Шведы, штыки наперевес, уже подбегали к передним рядам.
Драгуны начали поворачиваться «налево кругом», но в этот момент сквозь их жидкие, словно танцующие на месте ряды, начали продираться навстречу контратакующим шведам русские пехотинцы.
И сразу завязалась жестокая рукопашная схватка.
Отрезанные друг от друга драгуны — видно было — начали метаться по полю, вносить расстройство в ряды русских солдат.
— Иэ–э-эх! — выкрикнул Меншиков, скрипнул зубами. Не выдержал — слишком страшна была эта минута! — вскочил в седло, взял сразу с места в карьер, птицей понесся с пригорка.
Подскакал к самому центру. Рявкнул:
— Спешиться всем!
По цепи вправо и влево раскатисто повторили, понеслись ординарцы. Сам спрыгнул с коня, выдернул шпагу.
— Ура–а-а! — закричал, вращая белками, повел за собой драгун и пехоту. — Ура–а-а–а!!
Его оттащили, но пехота и драгуны за нею пошли.
С той и другой стороны тяжело катились навстречу друг другу плотные цепи–ряды. Зашевелилось все поле. Солдаты сбились в плотную массу — и шведы и русские: как бы раскачиваясь, они пятились то туда, то сюда, а к ним, уставя штыки, все подходили и подходили с обеих сторон новые плотные цепи.
Шведы бились спокойно, упорно…
Уже с обеих сторон были введены в бой вторые резервы, яростная рукопашная битва не утихала.
Жесточайший, крепкостоятельный бой кипел уже третий час кряду. Поле было сплошь устлано трупами, а победа все еще не клонилась ни в ту, ни в другую сторону.
Ее нужно и пора уже было «склонить». Пора!.. Он угадывался, он проникал уже в самую душу, этот желанный, решительный, сокровенный момент!
Чем склонить?
И Меншиков, угадав, почувствовав переломный момент, решился на крайнюю меру: бросил в бой последний резерв — конную группу Ренне, укрытую за своим правым флангом.
И вот этот‑то новый лихой фланговый удар и решил исход боя. Измотанные непрерывными атаками русских, шведы не выдержали стремительного натиска свежих драгунских частей — дрогнули, побежали. Их пехотинцы пытались пробиться к укрытиям, кавалеристы — прорваться к дорогам. Но только немногим шведским конникам удалось спастись бегством, а из пехоты ни один не ушел. Весело и густо гремело и катилось «ура–а-а!», серо–зеленые мундиры метались по полю, носились лошади без ездоков…
19
Создав конницу, самостоятельно выполняющую стратегические задачи, Петр в вопросе боевого применения кавалерии на столетие опередил Западную Европу.