Укрепленные русскими пункты — Чернигов, Нежин, Киев, Переяславль, Переволочна, Полтава — преграждали все важнейшие коммуникации. Шведы, расположившиеся на зимних квартирах в районе Ромны, Гадяч, Прилуки, Лохвица, попали в плотное окружение. Связь их с тылом была прервана начисто. Даже курьеры, посылаемые шведским королем с сильным эскортом, не могли прорваться сквозь кольцо окружения.
16
Если бы Карл двинулся на Москву!..
Тогда Мазепа, этот сладкоречивый старец, получивший образование в училище иезуитов, проведший всю свою молодость в Варшаве, при польском дворе, этот природный шляхтич, каким он считал себя, нашел бы способы взбунтовать Украину. Он бы искусно распустил молву, что Москва хочет отобрать старые вольности украинские, что она намеревается обратить всех казаков в солдаты, а посполитых сделать крепостными и выселить в российские губернии, что только один он, Мазепа, до сих пор отстаивал права священной украинской старины, что теперь надо использовать благоприятный момент — свергнуть иго царя.
Когда же русская армия вступит на Украину, что может тогда сделать он с простыми казаками и поспольством, тяготеющим к партии московской, народной? Он, Иван Степанович Мазепа–Колединский, бывший «покоевый» польского короля Яна–Казимира, представитель иной партии на Украине — партии польской, шляхетской?
Сейчас он еще, пожалуй, сможет повести за собой «старшину». Но вся ли и она пойдет за ним к шведам?
Мазепа стар, немощен, хил, измучен подагрой. Стремясь прежде всего к душевному равновесию, он в беседах, особенно с седоусыми батьками старшинами, старался подбирать выражения и слова, которые помогали ему так или иначе скрывать свои сокровенные помыслы. Любил он поговорить о «родной Украине», «независимости», «национальной чести»… Такие уловки позволяли, полагал он, утаивать, что именно все это и готов он был без остатка продать польской короне.
Только регулярным и вот таким более или менее спокойным образом жизни, основанным на тонком обмане, он и мог поддерживать свое сильно пошатнувшееся здоровье.
А сейчас… эти вот треволнения!..
Крутит гетман кончик жиденького сивого–пресивого уса, вздыхает, кряхтит.
Время ли ввязываться в эту кашу?.. Пора ли?.. И решает: пора!.. Сегодня Карл вступил в украинские земли, а завтра сюда нагрянет Меншиков со своими драгунами. Меншиков, с которым он не мог сойтись, сговориться, который еще год тому назад — гетман это отлично помнит — предсказывал, что Карл пойдет именно на Украину, как будто бы намекая тем, что он подозревает тайны Мазепы. Меншиков будет здесь со дня на день — в этом гетман не сомневался, — и тогда… откроется все. Кого–кого, а этого, пся крев, Данилыча долго морочить не удастся. Этот пронюхает все: и о договоре с Карлом, и о переговорах с королем польским, со Станиславом Лещинским. Если бы Карл двинулся на Москву, а войско Лещинского явилось бы на берег Днепра! — мечтал старый гетман. Тогда он наверняка поднял бы всю Украину. Он привел бы ее в подданство Польши. За это он получил бы звание гетмана всей Украины, обеих сторон Днепра! Титул князя! Место в польском сенате… Сколько захватывающих возможностей! «Вы постарайтесь, — передал ему король Станислав, — а я уж сделаю так, что вы не пожалеете». Он, Мазепа, ждал, — долго, очень долго ждал. «Ненависть не такое кушанье, чтобы его есть горячим», — он это прочно усвоил. Он научился хорошо скрывать свою ненависть к москалям под видом искренней дружбы, как под пеплом, который насыпают на огонь с целью его поддержать.
Конечно, все предусмотреть нельзя. И он не в этом упрекает себя. Нет! Он сумел многое дарить врагу, научился предупреждать его желания, усыплять его подозрительность…
А потом — казачья старшина… Он, гетман, все время должен был что‑то говорить этим упрямейшим людям, находить разные щели, лазейки — это при его‑то преклонных летах! — и без конца привирать. Шведам, не привыкшим делать секретов из своих намерений, это может показаться пустяком, потому что они привыкли к рабской покорности бюргеров и безропотной исполнительности купцов. А вот Станиславу Лещинскому — этому‑то, конечно, виднее, в каком окружении приходится здесь, на Украине, вертеться. Недаром он как чумы ведь боится казаков!
Да, обман продолжался долго, очень долго. Ненависть — это долготерпение…
И вот теперь — р–раз! — словно отдернулся занавес. Все испортил этот сумасбродный мальчишка король Карл! Все, все!.. Рушились планы, надежды!..
Теперь жди и трясись. Вместо Лещинского вот–вот припожалует в гости Данилыч.
«Как быть?»
И Мазепа решил: при первом же известии о прибытии Меншикова немедля скакать на соединение с Карлом. «Иначе… страшный, позорный конец!..»
Петр звал к себе в Глухов Мазепу — переговорить о мерах к обороне. Подозревая, уж не открыты ли его сношения с шведами и поляками, Мазепа не решался ехать к царю, боялся: а ну как это приготовленная для него западня? Сказался тяжко больным.
И вдруг узнает: к нему жалует Меншиков!
Панический страх обуял предателя гетмана: он «порвался, как вихр», приказал ударить в литавры, немедленно седлать коней.
Наспех собравшись, понесся с отрядом сердюков на соединение с Карлом.
Велико же было удивление Меншикова, когда он, подъехав к резиденции гетмана — Батурину, нашел ворота замка запертыми, заваленными землей, а о самом Мазепе, которого считал больным и при смерти, услышал, что он ускакал с казаками к Десне и переправился через нее.
— М–м-да–а! — мычал Меншиков, со значительным видом покачивая головой, разглядывая издали крепость.
На стенах замка прохаживались вооруженные казаки, все пушки были наведены, возле них, как по боевой тревоге, стояла прислуга.
Лицо Александра Даниловича потемнело. Он провел рукой по лбу и медленно, будто скованный царившим кругом выжидательным молчанием, обернулся к стоявшему рядом Дмитрию Михайловичу Голицыну, киевскому губернатору.
— Как смекаешь насчет этого дела?
Голицын, как бы в нерешительности озираясь и ничего не понимая, только руками развел:
— Вот уж пути‑то Господни неисповедимы, Александр Данилович! Ей–ей, сие для меня как гром среди ясного неба!
— Да и для государя тоже, поди, — раздельно вымолвил Меншиков.
Подозвал полковника Анненкова, — его полк был размещен в батуринском подворье и считался состоящим в охране гетманской резиденции.
— Скачи! — махнул рукой Александр Данилович в сторону замка. — Узнай, что стряслось. Как сами они объяснят?
И Анненков поскакал.
— Что сие означает? — кричал он, подскакав почти вплотную к стенам замка. — Чего ради так укрепились да заперлись, как против врагов? Почему не отворяете ворот, не впускаете, в город?
Со стен отвечали:
— Гетман не приказал никого впускать из российских людей.
— А где же сам гетман?! — выкрикивал Анненков, тотчас поняв, что в этом деле нечисто все до конца.
— Уехал в Короп, — отвечали со стен. — Оттуда он отправится к царскому войску. Жаловаться!.. От москалей разорение украинским людям! Немало городов и сел от них пропали вконец!..
Эти выкрики окончательно утвердили Анненкова в его предположении.
— Теперь, друг великий, — говорил Меншиков, выслушав доклад Анненкова и обращаясь к Голицыну, — ясно как день, что Мазепа к шведам отъехал… И как это получилось, что мы проморгали?
— Да ведь как, — подняв брови, пожимал плечами Голицын. — Сам знаешь, Александр Данилович, как в него верили все.
— Н–да–а… Это верно.
Петр в это время с главными силами армии сторожил движение неприятеля в местечке Погребках, на Десне.
«За истинно мы признаем, что, конечно, он изменил и поехал до короля шведского, — донес ему Меншиков о бегстве Мазепы, — и так о нем иначе рассуждать не извольте».