— Тэ–эк! — крякнул Шереметев, высоко подняв брови. — А у голодной куме одно на уме. Знать, и клюнуло, думаешь?
— Клюнуло, — кивнул Скоропадский, пощипывая сивый свисающий ус. — Прельстило‑таки это голодного шведа!
— Прельстило‑то прельстило, — начал Шереметев, поставив локти на стол и пристально рассматривая свои уже старческие, в мелких клеточках, руки, — но все‑таки дело тут не только в поисках корма… Через Полтаву, Белгород, Харьков лежит путь на Москву! — Брови Бориса Петровича взметнулись. — Что вы скажете на это?
Меншиков промолчал: он привык к тому, что Шереметев, начав мысль, обрывает ее, требуя подтверждения. Пусть выскажет все.
И Борис Петрович, минуту помолчав, продолжал:
— Карл видит: окружили мы его плотно, армия его тает… Ему нужно двигаться дальше… А выход на Белгород прикрывает Полтава!
Меншиков молча наклонил голову. А Скоропадский ввернул, что тут не без советов Мазепы. И большие запасы в Полтаве прельщают врага.
— Так! — согласился с ним Шереметев. — И что Полтава защитит Карла, если он возьмет эту крепость, от наших поисков и набегов — это тоже так. Но все‑таки главное, что поднимает самый страшный из всех вопросов, — как‑то даже торжественно провозгласил Шереметев, — все‑таки главное в том, что через Полтаву лежит путь на Москву!
Взять Полтаву, затем разбить русскую армию и двинуться на Москву — в этом, подчеркивал Шереметев, заключается основной замысел шведского короля.
Нельзя было не согласиться с мнением Бориса Петровича, что на подступах к Полтаве действительно может решиться главнейший из главных вопросов войны. Стало быть, Полтаву — эту небольшую крепость на крутом берегу реки Ворсклы, при впадении в нее реки Коломак, защищенную не особенно крепкой оборонительной оградой, состоящей из земляного вала и палисада, обнесенного рвом, Полтаву, пока не поздно, надобно было всячески укреплять.
Меншиков встал, разминая ноги, подошел к креслу, где сидел Воинов, облокотился о спинку, коротко бросил:
— Ну, так, что ли?
И, минуту подумав, принялся диктовать:
— «Коменданту Полтавы полковнику Келину заняться немедля утолщением валов крепостных и усилением укреплений иных, что сам знает…» А нашим главным силам, Борис Петрович, — обратился к Шереметеву, — надо тож двигаться ближе к Ворскле. Как ты полагаешь?
— Да, — соглашался Шереметев, — в Богодухове их сейчас держать нет никакого резона. Надо сосредоточиваться у Полтавы.
На том и решили.
Главные силы русской армии были передвинуты из Богодухова к реке Ворскле. 2 мая они расположились между Котельной и Лихачевкой. Сосредоточение русской и шведской армий у Полтавы шло почти одновременно.
17
Первый штурм Полтавы, предпринятый шведами 1 апреля, окончился неудачей. Все атаки противника были отбиты с большим для него уроном, но это далось ценой исключительного напряжения защитников города — их было явно недостаточно. Полтаве нужна была срочная помощь.
Комендант Полтавы Келин доносил Меншикову, что «неприятель крепость несколько раз жестоким приступом атаковал и хотя с великим уроном отбит и через вылазки многих людей потерял, однако же до сего времени помянутый город в крепкой блокаде держится».
Для нанесения комбинированного отвлекающего удара Меншиков разделил войска на две части. Одну, под командованием генерал–майора Белинга, он направил вниз по течению реки, поставив перед ним задачу — обойти неприятеля и выйти к Опошне; другую часть войск, взяв под свое командование, решил бросить в лоб неприятелю — атаковать его ретраншементы за Ворсклой.
Перед рассветом благодатно и широко шумел теплый ливень и отшумел, когда через Ворсклу уже было наведено три плавучих моста. Под тучей в краю небосклона затеплилась алая полоска зари. И заполнилось все благоуханием, влажным, росистым теплом, и полились было из прибрежных лощин и кустов птичьи трели, звонко отдаваясь в окрестных лесах, — было полились и… затихли: Шведы, оглядевшись, открыли беглый ружейный огонь.
Это послужило сигналом для русских. Из помолодевшего после дождя перелеска, по парным от согрева лугам войска Меншикова ринулись к переправам. Пехота по мостам, а кавалерия вброд формировали Ворсклу, с ходу ударили по земляным укреплениям шведов, и линия прикрытия их была сразу же сбита. В результате этого первого лихого удара Меншиков захватил около двухсот пленных, знамя, две пушки. Остальная часть шведского прикрытия разбежалась. Путь на Опошню оказался открытым.
Генерал Роос, командующий шведскими частями в этом районе, поднял по тревоге свои главные силы — два драгунских и два пехотных полка, — двинул было их против русских, но убедившись, что Меншиков располагает большими силами, зажег предместье и отступил в Опошненский замок.
Отряд Гольца уже подошел к замку и подготовился к его штурму, но в это время Меншиков получил сведения о движении к Опошне сильных шведских подкреплений. Действительно, сам Карл с двумя гвардейскими батальонами и четырьмя драгунскими полками спешил на помощь осажденному Роосу.
Генерал–майор Белинг («чтоб ему, черту, ни дна ни покрышки!» — ругался Меншиков) замешкался, закопался на переправах, ударился в дальний обход, не подоспел вовремя на подмогу к Опошне. Пришлось отступить.
Отвлечь шведов от Полтавы таким способом не удалось. Карл же решил взять Полтаву, чего бы это ни стоило. «Если бы сам Бог послал ангела с приказанием отступить от Полтавы, — говорил упрямый король, — то я и тогда бы не отступил».
Время бежало, дни для шведов отсчитывались, похожие один на другой, как костяшки на счетах. А леса зеленели все темнее, кудрявее, отцветали ландыши в чащах, лепетали листьями и уже ровно шумели сады, белыми лепестками покрывались в них дорожки, тропинки…
— Русские сдадутся при первом же нашем пушечном выстреле, — уверял Карл своего генерал–квартирмейстера Гилленкрока, высокого, худого, немного сгорбленного генерала в наглухо застегнутом длиннополом камзоле, похожего, по отзывам офицеров, на кардинала. — Они только и ждут, чтобы бежать, я вас уверяю.
— А я думаю, — пытался возражать проницательный Гилленкрок, поднимая брови и слегка покачивая гладкой, как яйцо, головой, — что русские будут защищаться до последней крайности и пехоте вашего величества сильно достанется от продолжительных осадных работ.
— Я вовсе не намерен употреблять на это мою пехоту! — раздраженно выкрикивал Карл, отмахиваясь от генерал–квартирмейстера. — Что вы! А запорожцы на что?
Прямой рот Гилленкрока с поджатыми сухими губами, жилистая шея, костистые цепкие руки и быстрый, лисий взгляд небольших темно–желтых, чуть прищуренных глаз изобличали ревностного католика — человека благочестивого, жестокого и весьма подозрительного.
Как истый верноподданный своего государя, Гилленкрок в разговоре с другими полагал, что король всегда прав. «Но разумный человек, — думал он про себя, — должен знать, что разум при дворе короля, пораженного самонадеянностью, граничащей с опьянением, играет незначительную роль. Сейчас король отзывается о русских солдатах: «Они только и ждут, чтобы бежать». А сразу после Калиша он говорил ведь совершенно другое!.. Король не обращает внимания на противоречие своих суждений и на то, как их истолковывают другие…
Однако это было бы еще полбеды. Вся беда в том, что слепота короля не излечивается и от жестокого соприкосновения с действительностью. Единственно, что чувствуется сейчас, — копался в своих наблюдениях Гилленкрок, — это то, что теперь в обнадеживающих высказываниях короля не чувствуется прежней уверенности. Он горячится… Вот и сейчас, с запорожцами… Ведь использование их на осадных работах — это же чепуха!»
Не мог Гилленкрок удержаться, чтобы не высказать эта своему королю. Пожевав губами и минуту подумав, он нарочито бесстрастно спросил: