Министры смутились, начали уверять, что они не это хотели сказать, что их не так Меншиков понял, но «слово не воробей, вылетит — не поймаешь», — полагал Александр Данилович, и «из этого случая, — донес он Петру, — можно признать, что у них не без особенного промысла насчет партикулярного мира, тем больше, что на днях был в Гузуме голштинский министр, жил три дня и, говорят, тайно допущен был к королю».
Получив такое письмо, Петр тотчас понял: Данилыч теряет терпение, горячится. Как добрый боевой конь, он рвется вперед, просит «повода». Его надо успокоить, «огладить», иначе… он закусит намертво удила, и тогда никакие шпоры и мундштуки и никакой Василий Лукич не помогут. И Петр, сочувствуя в душе своему другу–соратнику, спешит успокоить его. Еще раз в своем ответном письме он подчеркивает, как важно «Штеттин отдать за секвестрацию Прусскому», который «за то б обязался не пускать шведов в Польшу». Что же касается поведения датских министров, то, конечно, «поступки их не ладны, да что делать? — мягко поглаживал Данилыча Петр. — А раздражать их не надобно».
— Знаю!.. Им нужно одно, — обращался Меншиков к Василию Лукичу, — проволочить время и не допустить нас до бомбардирования крепости. Но ничего… подвезем свою артиллерию, — управимся и без них.
И Данилыч «управился».
Действуя «по тамошним конъюнктурам», он взял Штеттин без единого выстрела. Город сдался, как только пал его форпост, крепость Штерншанц, прикрывавшая подступы к Штеттину.
В этот раз, как неоднократно и прежде, Меншиков применил военную хитрость. Когда подошла артиллерия, он расположил ее всю по одну сторону Штерншанца и приказал тотчас начать артиллерийскую подготовку. Ожидая нападения именно с этой стороны, осажденные сосредоточили здесь почти все свои силы. Тогда с другой стороны полки Меншикова внезапно начали стремительный штурм и, «не употребя ни единого выстрела, — как донес Александр Данилович Петру, — с одними только штыками», овладели Штерншанцем.
После этого Штеттин сдался без боя.
— Только и всего! — заключил Меншиков, подписывая донесение Петру о взятии города. — А разговоров было!.. Эх, на мои бы зубы!.. — Оглянулся в сторону Долгорукого. — И расчихвостил бы я эту шайку!..
— Какую? — лукаво улыбаясь, спросил Долгорукий.
— Не тебе спрашивать, не мне отвечать, — сердито заметил Александр Данилович. — Лицемеры да двоедушники тебе, Василий Лукич, должны быть лучше известны.
— Да известны‑то известны…
— О них и речь, — вздохнул Меншиков. — Истинно шайка! — И, подумав, добавил: — Да и народ тоже здесь — хорошего мало… У нас, ежели враг впал в Русскую землю, так все леса, бывало, народом кишат! Тысячи русских людей готовы тогда умереть за отчизну!.. А здесь… Только цыкнул на бюргеровы — они и руки по швам!
— Это верно! — соглашался Василий Лукич. — А спроси‑ка наших ироев, как они свои иройства свершили? — продолжал он в лад с угадывавшейся мыслью Данилыча. — И такой вопрос их наверняка озадачит. «В самом деле, как?» — станут они ломать головы, разбираться… И тогда окажется, по их мысли, что ничего иройского не было, что и все бы на их месте так поступили. Вот как!.. Да–а, народ наш — великая сила!..
— И не говори! — понимающе откликался Данилыч, хмуро глядя на запотевшие оконные стекла. И заключал про себя: «Сила‑то сила… А в дальних углах собираются до се, поди, недовольные люди…» Сколько он слышал таких разговоров: «В мире стали тягости, пошли царские службы…», «Когда царев указ пришел бороды брить, а одежу носить короткую, как у немцев, нашито воеводские псы учали и на папертях силой кромсать: бороды — с мясом, а длинные полы — не по подобию, до исподников, на смех!..», «И во всех‑то городах ноне худо делается от воевод и начальных людей! Завели они, мироеды, причальные и отвальные пошлины и незнамо какие еще… Хотя хворосту в лодке привези, а привального отдай!»
И желанными для истощенного тяготами простого народа, он знал, стали сказки о том, что вот‑де в каких‑то краях, дай Бог память, задумали мужики такое житье, чтобы не было ни подушного, ни пошлин, ни рекрутства… «Только надобно смутить мужиков на такую‑то вольную жизнь. Кому против мужиков ноне противными быть? Государь бьется со шведом, города все пусты, а которые малые люди и есть, те того же хотят в жизни добра, что и мы, и рады нам будут».
На ярмарках, пристанях и базарах, на рыбных и соляных промыслах, в городах, где работало беглого и всякого гулящего люда — не счесть! — но том толковали, что ноне Москвой завладели четыре боярина столповых и хотят они, эти бояре, Московское государство на четыре четверти поделить и на старое все повернуть…
Под шелест листопада Данилычу невесело думалось: «Вот и еще одно лето прошло на чужой стороне. Надоело!.. Скорей бы домой!»
Штеттин, а также Рюген, Штральзунд и Визмар были отданы в секвестр прусскому королю.
«Донесите царскому величеству, — просил русского посла Александра Головкина прусский король Фридрих–Вильгельм, — что я за такую услугу не только всем своим имением, но и кровью своей его царскому величеству и всем его наследникам служить буду. И хотя бы мне теперь от шведской стороны не только всю Померанию, но и корону шведскую обещали, чтобы я пошел против интересов царского величества, то никогда и не подумаю так сделать за такую царского величества к себе милость».
Покончивши с секвестрацией и проведя после этого русскую армию через польскую границу до Гданьска, Меншиков в феврале 1714 года возвратился в Санкт–Петербург.
С этих пор он не участвует более в походах. Самый острый период войны с Швецией миновал; новых крупных военных операций не предвиделось. Основная цель была достигнута. Главной задачей на будущее являлось закрепление приобретенного, защита отвоеванных мест. Но с этим могли справиться и другие возвращенные Петром генералы, тогда как в делах внутреннего управления, в заботах о дальнейшем процветании «Парадиза», который Петру приходилось так часто покидать для своих разъездов по России и выездов за границу, Меншиков был решительно незаменим…
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
1
В Петербург сгоняли со всей России работных людей: и свободных, и подневольных, и ссыльных, и дезертиров. Платили по полтине в месяц, на законных харчах. Мастеровые, по указу, являлись все с своими топорами, и каждый десятый из них — с лошадью и полным набором плотничьего инструмента.
И зимой здесь кипело все как в котле: рубили, валили лес, заготавливали сваи, бревна, брусья, доски, фашинник, накатник. Не хватало каменщиков. Велено было с тех дворов, откуда они взяты, не брать податей. И все‑таки каменщиков оказывалось недостаточно. Тогда Петр запретил во всем государстве, кроме Санкт–Петербурга, «всякое каменное строение, под разорением всего имения и ссылкою». Чинить препоны городовому строению «Парадиза» запрещалось строжайше.
Меншиков как приехал, так сразу же окунулся в дела. Разве мог он хоть час стоять в стороне, отдыхать, смотреть, как кипит все кругом? Да если бы и хотел, так разве бы дали? Не успел генерал–губернатор как следует прибраться с дороги, а государь уже тут как тут, у него на пороге. Гремя несокрушимыми ботфортами, отстукивая тяжелой тростью шаги, Петр с веселым лицом почти вбежал к Меншикову в цирюльню:
— Прикатил, брудор! — заливаясь смехом, кричал на весь дом.
Ухватил Алексашку за плечи, затряс… На белоснежное покрывало валились со щек, подбородка Данилыча пухлые мыльные комья, а Петр все тряс его, хлопая по широким плечам.
— Добро, добро! — гремел. — Мин херц!.. Наконец‑то! А у меня здесь такие дела!..
Меншиков щурил глаза, отирая щеки, из‑под салфетки выжидающе косился на государя.
«Дела? Это про что же он? — думал–прикидывал. — А добрый, смеется… Впрямь соскучился, видно». — И голубые глаза Александра Даниловича заметно повеселели.
— Кое‑что видел, мин херр, когда ехал сюда, — глухо вымолвил он. — Н–да–а, тут такое творится!..
— Ага! — воскликнул Петр с выражением радостного довольства и, подмигивая, горячо заговорил: — То ли еще будет, мин брудор!.. Этот, — махнул рукой на окно, — Лосий, то бишь Васильевский, остров думаю прорезать каналами, наподобие Амстердама. Прикинули мы тут, посчитали, ан выходит — каналов‑то ни много ни мало, — поднял вверх палец, — двести пятьдесят девять верст!.. Как глядишь на это, мин херц? — И, не дав Меншикову ответить, продолжал торопливо, глотая окончания слов: — Вынутой из каналов землей остров возвысим, берега больварками укрепим… Уже готовы почти все просеки, где быть главным каналам: большому, среднему, малому…