— Правда? — протянул хозяин, сделав скорбную мину и пропуская Шафирова вперед. — Петр Павлович Шафиров… Барон Шафиров… — представлял он вновь прибывшего гостя.
Брук склонил голову; мягко, как пантера, подошел; улыбаясь — кривя прямые, тонкие губы, — протянул Шафирову необыкновенной худобы и белизны руку с перстнями и кольцами на сухих, длинных пальцах с прозрачными ногтями.
— Добрый день, барон, добрый день! — сказал он и, кивнув хозяину, подхватил Шафирова под руку.
Свежий, красивый де Лави — француз — поклонился с преувеличенной вежливостью; голландский резидент Деби, юркий, с подвижной физиономией старичок, пожал руку с тонкой улыбкой; плотный, широкоплечий, розовощекий блондин, ганноверский резидент Вебер, пожал руку просто и без улыбки; датчанин Вестфаль, не вставая, постукал об пол ногой, поднял вверх руку, склонив голову:
— Добрый день! Присаживайтесь, Петр Павлович, поговорим.
— После, после, mein Freund! [52]- кивал Шафиров. — Как по–русски говорится, всякому овощу свое время.
Шафиров сел, отер платком лоб и шею, шумно вздохнул.
Среди сидящих и разговаривающих за большим круглым столом вице–канцлер резко выделялся своей полной, словно налитой, фигурой и лицом; живые, выразительные маслины–глаза его будто пронизывали окружающих. Шафиров нервно дергал нижней губой, поминутно, как‑то особенно хмыкал, слегка передергивал плечами, точно ему что‑то жало под мышками, оправлял шейный платок.
«Ртуть! — думали дипломаты, гладя на этого подвижного, юркого толстяка. — И, нужно отдать справедливость, ловок, умен!..»
— А, Петр Павлович! — сказала, быстро входя в гостиную, молочно–розовая, полная фрау Шлиппенбах, словно родному. — Добрый день, добрый день! — кивала, вся сотрясаясь. — Господа! — обратилась к гостям. — Прошу к столу! Bitte… [53]
Хозяин особенно хвалил и предлагал старое бургундское вино. Де Лави попробовал, нашел превосходным.
— Петр Павлович! Налить? — предложил хозяин.
— Не откажусь! — ответил Шафиров.
— Так вы, — сказал Шлиппенбах, — распоряжайтесь, пожалуйста, сами.
— Не утруждайтесь, не утруждайтесь, — кряхтел Шафиров, расправляясь с большой желтобрюхой длинной стерлядью, приготовленной «кольчиком». — Мы как‑нибудь себя не обидим. Не правда ли, мистер Брук?
Англичанин широко, приветливо улыбнулся, молча кивнул. Подумал: «Что это — намек или… так?.. Барон Шафиров… Все же благодаря чему он так вылез: благодаря ловкому маневру, умелой тактике или действительно подлинным заслугам?»
К нему наклонился Деби.
— Говорят, — скосил он глаза в сторону Шафирова, — что этот барон бывает иногда откровенен до предельной наивности и что лжет он только тогда, когда это совершенно необходимо.
— А я слышал, — цедил в ответ мистер Брук, — что он говорит правду только в том случае, если ему не заплатили за ложь.
— Ну что вы! — дернул губою Деби. — Петербург еще слишком мал, а населяют его слишком проницательные люди, чтобы возможны были ложные новости.
— Да я не о новостях говорю! Что вы от Шафирова требуете? Ведь самим собою можно остаться только в двух положениях: когда не являешься ничем или когда являешься всем. А барон ведь ни то ни се.
Словом, присутствие Шафирова всех очень интересовало. Хозяйка не спускала с него глаз, хозяин старался быть с ним возможно предупредительнее. Шлиппенбах догадывался, что будет какой‑то «остренький», достаточно откровенный разговор, так как Шафиров прямо и просто предупредил его, что хочет приехать к нему в гости, когда у него «случайно» соберутся все «интересные» резиденты.
Но разговор пока не клеился. Де Лави, мягко улыбаясь, спросил:
— А правда ли, барон, что князь Меншиков снабдил царевича Алексея деньгами на дорогу, когда тот собрался бежать к императору, своему зятю?
— Правда, — спокойно и просто ответил Шафиров, тщательно пережевывая. — Только деньги эти были вручены ему на дорогу к отцу, а не в Австрию.
Де Лави изумленно поднял тонкие брови:
— А иначе я и не думаю!
— А кто вас знает, — хихикнул Деби. — Барон может расценить это как подтверждение того, что вы в данном случае подозреваете князя Меншикова в сознательном образе действий, что‑де он все знал наперед и… намеренно толкал Алексея на обострение отношений с отцом.
— Вольно же вам так думать! — пожал плечами де Лави. — Хотя я сам, своими глазами, читал, извините, мосье, и не такие выдумки в наших газетах. В этой связи заслуживает внимания, например, сообщение именно в ваших газетах, — это «в ваших газетах» он дважды с удовольствием подчеркнул, — сообщение о предстоящем будто бы браке Алексея с его двоюродной сестрой, герцогиней курляндской!
— Ну, это… — передернул плечами Деби, — немного не так.
— Так, так, — кивал Вебер, не поднимая глаз от тарелки. — Нельзя пройти мимо того, что ваши газеты были заполнены и известиями о путешествии Алексея, и о почестях, оказываемых ему в Риме… Словом, надо отметить…
— Словом, — перебил его Вестфаль, слегка горячась, — это не так.
— Ну, а вам‑то, майн херр, — пронизал его взглядом Шафиров, — и вовсе вменено было в обязанность, как нам стало известно, обращать особое внимание на все относящееся к Алексею и при случае… — намеренно сделал паузу.
— Что? Что «при случае»? — потянулся вперед мистер Брук и даже руку поднес ковшиком к уху.
— И при случае, — продолжал Шафиров, дергая нижней губой, — деятельно заступиться за сего претендента на русский престол.
Вестфаль задвигался в кресле.
— Ну, знаете, барон, это уж слишком! — пробормотал он, зло кривя тонкие губы. — Подобные речи убедительно подтверждают…
— А что, господа, — перебил его Брук, — разве все в этом деле так‑таки было без сучка без задоринки? Обратимся к фактам… Ведь Меншиков же содействовал посылке за границу на четыре года Гюйсена, этого дельного, порядочного воспитателя царевича. Разве этим князь не толкнул Алексея опять в пагубную для него среду?
— Что же имел в виду князь Меншиков, действуя таким образом? — спросил Шлиппенбах. — Возвести Екатерину на русский престол после смерти Петра Алексеевича? Так, мистер Брук?
— Может быть, может быть…
— Но она так недавно сошлась с государем! И притом… Словом, нужно было обладать сверхъестественной прозорливостью, чтобы угадать в ней будущую царицу!
— А чем объясняется все‑таки, что князь Меншиков в этих условиях не принял мер к удалению Алексея из «пагубной для него среды», как выразился мистер Брук? — процедил Деби, отпивая из стакана. — Тем более что он же отвечал за его воспитание?!
— По той, очевидно, причине, майн херр, — сдержанно, важным тоном ответил хозяин, — что ему просто было не до этого. Он слишком за многое отвечал.
— Слов нет, удаление Гюйсена — громадная ошибка, — вставил Лави, — но видеть в этом тонкую интригу решительно нет никакого основания. В этом, — кивнул Шлиппенбаху, — я с вами согласен.
— А таскать за волосы? А намеренно приучать к пьянству? — насмешливо–отчетливо спросил Вестфаль, кривя губы. — Это тоже обычные методы воспитания?
— Я понимаю, о чем вы хотели сказать, — ответил Шлиппенбах совершенно серьезно. — Князь Меншиков трепал Алексея за волосы. Пусть будет так. Но здесь это принято! Здесь все наставники таким образом наказывают своих воспитуемых! Пьянствуя же, Алексей просто подражал окружающим… А что вы скажете об исключительно разумном браке царевича с принцессой Шарлоттой? — спросил в свою очередь Шлиппенбах, подняв брови. — Об этом вы как полагаете?
— Брак был устроен Гюйсеном, — буркнул Деби.
— Да, Гюйсеном, — согласился Шлиппенбах, — агентом князя Меншикова, — подчеркнул, — с полного одобрения последнего. Так? И это, несомненно, говорит в пользу князя. Несомненно! Так как он вполне разделял стремление государя к тому, чтобы с этой стороны хорошо устроить царевича.
Он мельком взглянул на Вестфаля и, переведя взгляд на Деби, продолжал:
— Да, именно так. Сомнений в искренности Александра Даниловича эта женитьба не вызывает. И если позднее отец пришел к убеждению устранить сына, то князь Меншиков тем более не стал отклонять государя от этого намерения, так как ему было безусловно легче прийти к той же мысли. Не так ли?..