Летний сад и Летний дворец государя были самой оживленной и нарядной частью Санкт-Петербурга. В саду галереи для танцев, зверинец, фигуры из басен Эзопа, масса фонтанов, почему и рукав Невы, Безымянный Ерик, питающий их, был назван Фонтанкой.
Одно плохо: частые дожди мешали праздникам, которые государь любил задавать в Летнем саду. Праздновались здесь именины царя и царицы, дни «преславных викторий».
Торжество обычно начиналось в пять часов, после обеда. На обширном плацу, возле сада, выстраивались гвардейские полки: Преображенский и Семеновский. Сам царь угощал офицеров, подносил им в больших деревянных чашах пиво, вино.
В саду, у одного из фонтанов, помещалась царица с семьей, дамами. В отличие от простого двора царя, состоявшего из одних денщиков, двор Екатерины великолепием не уступал дворам германским. Придворные дамы с изумительной для иностранцев быстротой переняли европейское обращение. И одевались они, как надо щеголихам первой руки: были на них и декольтированные бальные платья из штофного шелка с лионскими и брабантскими кружевами, и фижмы с крылышками, и мудреные прически французские с локонами по плечам. Личика набеленные, нарумяненные, улыбки лукавые, брови — соболь сибирский, и мушка.
— Ах, этот сад! — вспоминали после, всю зиму, красавицы петербургские. Вздыхали: — Сколь же он для утех и веселья способен!.. Аллеи темные, деревья кудрявые, шпалеры из акации да из сирени густые, а за шпалерами куртины с вишеньем, с малинником да со смородиной…
— После торжества-то, бывало, парочки по саду разбредутся…
— И не говори, моя дорогая! Послушаешь, бывало, — там шепчутся, тут вздыхают, да то и дело чмок да чмок, чмок да чмок!..
— Ох, всяко, всяко бывало!..
— Вот и попробуй теперь, — ворчали древние мамки-няньки, — загони опять таких-от сорок в терема!..
Зимой тоже весело было, но… не то: только танцы. Раз в неделю — и это уж обязательно — вечером вдоль берега Невы мчится вереница карет. За Царицыным лугом тянется ряд маленьких одноэтажных домов, принимающих все более и более благообразный вид по мере приближения к Адмиралтейству, так что находящиеся недалеко от этого здания хоромы Апраксина имеют уже два этажа.
Дорога налажена, ровная, гладкая — ни горки, ни косогора, ни изволочка, — скатерть скатертью. Места сыроваты, но грунт хрящевик: хоть мороси день-деньской, хоть ливмя лей — грязей не будет. Гостям незачем ехать до самого Адмиралтейства: почтовый двор, где большей частью справляются ассамблеи, стоит на краю Царицына луга.
За Невой высится крепость со шпилем Петропавловского собора; правее, на Петербургской стороне, биржа, торговые рады, австерия, Троицкая церковь, домик государя, сенат, дома Головкова и Шафирова; на Выборгской стороне громадина госпиталь и… только всего; левее крепости, на Васильевском острове, несколько строящихся домов, сооружаемое обширное здание «Двенадцати коллегий», гостиный двор, таможня, великолепные каменные палаты светлейшего князя Меншикова. А кругом лес, из-за которого виднеются только верхушки ветряных мельниц да мачты галер в Малой Неве.
Прочных зданий было не много: Летний дворец, биржа, почтовый двор да палаты светлейшего на Васильевском острове. Остальные дома строились «пока так», на скорую руку, и представляли большие неудобства, особенно при петербургском климате: крыши, даже в домах знатных людей, протекали, и частенько бывало, что за большими обедами разгоряченные вином гости «охлаждались» крупными дождевыми каплями, падавшими на лицо.
Особенно торопился Петр заселить Васильевский остров. Тем, кому уже были отведены здесь места, запрещено было селиться в других частях города. Вблизи Невы дома должны были строиться понаряднее, «под один горизонт», а перед фасадами устраивать гавани.
Меншиков «лютовал».
— Промахнешься, — делились друг с другом чины полицейские, — светлейший граненым сделает!.. У него живой рукой это сейчас. Только стружки тогда подбирай! — Вздыхали, кряхтели. — Жив, смерти боится! Н-да-а, необыкновенную скорость на руку начал оказывать князь!..
После смерти Алексея отношение государя к светлейшему заметно улучшилось. В 1719 году князь вступил в должность президента Военной коллегии, был пожалован чином «контрадмирала белого флага». Правда, тут же была назначена новая комиссия для расследования «беззаконных сделок, лихоимства и самоуправства» его, Долгорукого и Апраксина, однако…
— Что же мне с тобой делать? — спрашивал Петр, шевеля бровями. — Бить?.. Уже бил нещадно!.. Голову отрубить?.. И отрублю!.. Ты этого хочешь? Э-то-го! Казнокрад! — бешеным шепотом выдыхал государь, замыкая двери на ключ. — Та-ак!.. Та-ак, проходимец!..
Но…
В этот момент Екатерина начинала осторожно постукивать в дверь:
— Петруша!.. Петрушенька!.. Отопри, дорогой!
Такие строго келейные внушения обычно заканчивались примирением.
Кроме прежних заслуг, чистосердечного раскаяния и заступничества Екатерины в таких случаях выручала Меншикова из беды и царская дубинка, отводившая грозу, готовую разразиться над головою светлейшего.
А «умалению» денежного штрафа в тот раз помогло «покаянное» письмо Александра Даниловича. В этом письме он подробно перечислил все полученные им «презенты и барыши». «И хотя оные доходы составляют сумму немалую, — докладывал он государю, — но за расходами моими, которые я употреблял ради чести Вашей на содержание моего дома и в презенты и на пропитание больных и раненых драгун и солдат, едва что осталось».
Александр Данилович признавался:
«Из канцелярии моей на Москве и в походах, на мои собственные нужды держаны деньги из Вашей казны, но правда же, что и мои собственные деньги браны и особливо на Ваши расходы держаны».
Петр мялся, досадливо крякал, но, вынужден был на многих счетах, представленных Александром Даниловичем в свое оправдание, делать пометы: «скостить», «счесть», «списать».
На другой день Данилыч докладывал Петру как ни в чем не бывало:
— Неправд и коварств, государь, при отправке людей в Петербург еще зело много творится.
Петр, уставившись в одну точку, в суровом и грустном раздумье глухо бормотал, как во сне: Вот умру — все к черту пойдет!