Петр обеими руками оперся на плечи Данилыча, прижал его к лавке, сам подался вперед, почти перевесился через стол, выпученными глазами, воспаленными от бессонницы, уставился на Апраксина и, словно угадав его мысли, уже спокойно сказал:
— Все готово, считаю!
Минуту подумал и решительно заключил:
— Да, так вот, господа генералы, ждать больше нечего.
В конце августа русские войска выступили под Нарву.
Генерал-майор Бутурлин повел гвардейские полки Преображенский, Семеновский и четыре солдатских полка, за ним двинулись артиллерия, за ней — войска генералов Головина и Вейде; вперемежку тянулись обозы — свыше десяти тысяч подвод.
Приняв звание капитана бомбардирской роты, Петр пошел с Преображенским полком, сержант бомбардирской роты Александр Меншиков находился при нем.
В городе Твери 26 августа, ночью, было получено известие от польского короля о том, что сам Карл с восемнадцати-тысячным войском скоро будет в Лифляндии — идет на Пернау.
— Ох как погодить-то бы надо! — вздыхал Апраксин, покачивая головой. — К осени дело. Слоны слонять по грязи с этакой пропастью, — махал рукой на обозы. — Вряд ли путное будет…
— А вам бы все потоненьку да помаленьку! — зло сверкал глазами Данилыч. — «Спать долго, жить с долгом…» Мы так…
— Да уж вы…
— Что мы? — резко повернулся, тряхнул головой. — Вас послушать — так одно остается: бежать, пока время…
— Подожди, не горячись, Александр Данилович… Кто же это так заробел, что бежать собрался? Разве мы к этому? Мы ведь к тому, что исподволь-то, как говорится, и ольху согнешь, а вкруте и вяз переломишь!
— Тя-же-ло-о! — басил Головин, уперев толстые, пухлые пальцы в такие же пухлые, круглые колени. — Давно ли из двора? — Развел локти. — А лошадей так сморили, сак сморили… ни на что не похоже. Нонче я утром встал, — Головин повернулся к Апраксину, исподлобья уставился на него, сморщив в гармошку тройной подбородок, — вышел к обозам, посмотреть, а лошади, брат, за овес-то и не принимались…
— Да здесь дороги везде одни! — сердито отмахивался Данилыч. — Везде не мед! Надо было, братцы, рассчитывать загодя! Хорошо пахать на печи…
— Опять — земля здесь, — не слушая его, тянул Головин. — Вот это сейчас камень, а это болото. Земля-я! — потянулся так, что затрещало что-то под мышками. — В этой земле только лягушкам водиться!
Апраксин вздыхал:
— Тя-же-ло!
Сильно встревожило Петра известие о движении Карла к Пернау.
— В Новгород! — приказал Меншикову. — Поедем завтра с рассветом. Ты да я… Распорядись, чтобы подали вовремя, да и перекладные по пути без задержек чтоб были. Надо, мин брудор, спешить, — мотал головой, — надо мчаться!..
Восемь дней в Новгороде поджидали войска, вышедшие из Москвы. Здесь, в Новгороде, явился со своей свитой к Петру Карл-Евгений герцог фон Круи, предлагавший ему свои услуги еще в 1698 году, в Амстердаме. Его рекомендовал как опытного и талантливого военачальника австрийский император Леопольд.
Очень радушно, по-русски, приняв фон Круи, Петр немедля начал знакомить его с обстановкой, терпеливо вводить в курс всех дел, связанных с подготовкой к предстоящим боевым операциям.
Около двух недель занял поход под Нарву. Передовые полки шли, месили липкую грязь на проселках западным берегом Ильменя, направляясь на юг до реки Мшаги; оттуда они повернули на северо-запад левой стороной Луги, 20 сентября переправились через Нарву.
С утра до ночи моросило. Холодный северный ветер с непостижимым упорством гнал в серо-свинцовом небе белесые космы туч, затягивал окрестности мелкой сеткой дождя, беспощадно трепал обнаженные ветви деревьев. В нахохлившихся избах запахло кислой печной сыростью, прелью.
Данилыч день-деньской на ногах. Вставал при огне курной нагорелой лучины, когда «еще черти на кулачках не бились». И сразу начиналась обычная кутерьма. Хлибко чмокала черная, разбухшая дверь, в избу вваливались подрядчики, артельщики, ходоки, натаскивали грязь на лаптях, сапогах, уминали ее на полу рябыми дорожками. А кругом хаты в опроставшихся, без клади, телегах, заполнивших зелено-оловянное гороховое поле возле околицы, ждала своей очереди толпа возчиков. И молодые, безусые парни, и пожилые, и древние старики, сидевшие в порожних телегах уже не по-мужичьи, а по-бабьи — с прямо вытянутыми ногами, с напряженно, высоко и слабосильно поднятыми плечами, с бесцветными, жалко-грустными глазами, — терпеливо ждали: «Можа, ослобонять…»
Иногда возле леса, пересекая поляну, проскакивал заяц-беляк в своей пегой осенней шубенке — где темные плешины, а где уже вылезла новая белая шерсть. И тогда обязательно кто-нибудь из безусых парней бил в ладоши, кричал:
— У-ох, косой!.. А-та-та-а!..
— А, чтоб тебя! — замахивались на него старики. И, думая о своем, толковали: — Хуже зайцев ноне мы, мужики. Одно слово — как высевки в решете: дыр много, а выскочить некуда.
— К сатане нешто, в пекло?
— Да хоть бы и взаправду к сатане! — хорохорились кто помоложе. — Что нам сатана? Начихать на его поганую харю!
— Ти-иша, тиша! — унимали таких старики. — Воёвники! Мало сгоряча не ирои. Только оно… наперед сопли выбейте!
— Да-а, как можно, чтобы кваситься этак? Держут да и держут! Приходится до того, что — шабаш!
— Ну вот видишь! К тому и ведет.
— Может, Лександра Данилыч, коли толкнуться к нему, подсобит, похлопочет у государя, чтобы нас, беданюх, по домам бы обратно погнали? Коли к случаю, редкий, бают, он до нас человек.
— Подсо-обит, коль к случаю, — ухмылялись ребята. — Одно уж того для, чтобы вам угодить.