Меншиков без раздумья:
— Могу!
— Дай честной пароль, что при жизни моей… Никогда чтобы с Мартой… Ни-ни!
«Ах, порченый черт!» — чуть не выпалил пораженный Данилыч, мгновенно подумав: «Пала слава на волка, а пастух овец крадет», — но, вовремя спохватившись, только тряхнул головой:
— Для тебя сейчас умереть! — блеснул глазом и с привычной сноровкой прижал руки к груди.
— Кончено? — спросил Петр.
— Кончено! — ответил Данилыч. — Честной пароль на всю жизнь! — Бойко перекрестился. — Провалиться на этом месте! Лопни глаза!
С тех пор 1 марта, день первой встречи с Мартой-Екатериной, сумевшей так сильно привязать к себе Петра, стало семейным праздником для него.
«Желаю ведать, — писала позднее Екатерина Петру, — изволили ли ваша милость в 5 число апреля [день ее рождения] выкушать по рюмке водки, так же как и в 1е число марта. А я чаю, что изволили запамятовать. Прошу ко мне отписать».
11
Необходимость укреплять положение своего любимого детища — Санкт-Петербурга — заставила Петра возобновить весной 1704 года наступательные операции на западе. Там остались еще неотвоеванными крепости — древнерусские города Юрьев и Нарва. Надо было спешить с их присоединением, пока «швед увяз в Польше», по выражению Петра.
И Шереметеву дается приказ: «Идти и осадить Дерпт, чтобы не пропустить случая, которого после найти будет нельзя».
Фельдмаршал Огильви с другой частью армии в это время осадил Нарву. «Шумел там, — как Петр говорил, — но пока что не сильно».
Огильви принадлежал к числу таких военачальников, которые, будучи уверены, что все нынешние войны обязаны развиваться по тем же канонам, что и прежние, подробно описанные в военных историях, мысля новые войны как повторение прошлого, плотно закрывали глаза на появившиеся позднее боевые приемы и новые формы боевых операций. Но известно, что новое непреложно вторгается в жизнь. Вынужденные в таких случаях волей-неволей принимать это новое, они занимались приращением нового к ранее существующему, тщательно растворяя его в старом, известном. Новое учит: «Нельзя успешно наступать, если сила сопротивления врага не парализована более или менее внезапными действиями». «Чепуха! — отмахиваются они. — Классические примеры сражений — это битвы с открытым забралом!»
И когда таких генералов «внезапно», «по-новому», били, они с редчайшим упорством продолжали оправдывать свои действия, приводя известные им примеры, опять-таки из военной истории.
Какая бы неудача их ни постигала, они не изменяли своего поведения, будучи твердо уверены, что в следующий раз дело пойдет на лад, — непременно!
Таков был иноземец фельдмаршал Огильви.
В качестве «государева ока» при нем состоял Александр Данилович Меншиков.
Дерпт был взят в начале июля, и Петр тут же после взятия крепости помчался к Нарве. Туда же приказал подтянуть и армию Шереметева.
— Как Огильви? — первым делом спросил он, приехав.
— Да как тебе сказать, мин херр… — Данилыч слегка развел руками. — Всё по часам… И встает, и завтракает, и обедает, и спит среди дня. И работает по часам… И на каждый шаг, — улыбнулся, потер шею, — пример из истории… Если бы он командовал немцами, — пожал плечами, — может быть, и вышел бы толк…
Петр нахмурился:
— А что, нашим порядок не нужен?
— Я не против порядка, мин херр, — Меншиков мотнул головой, поднял кулак. — А дерзость? А лихость? А военная сметка да хитрость?.. — Расширил глаза. — Они что, мин херр, нам не надобны?!
Данилыч оперся на стол.
— А где они у него, у этого дарового фельдмаршала? Ведь в книжках-то еще про каждую Нарву не пропечатано!..
— Лихость да хитрость, — это наше дело, — бурчал Петр, вбивая свою громадную ногу в несокрушимый сапог. — Ни-че-го-о, пусть порядки наводит по военным наукам да правилам.
Встал, разминая, ноги, прошелся по горнице.
Петр понимал, что «дерзость, лихость, военная сметка да хитрость», о чем сейчас вот так горячо рассуждает Данилыч, могут вносить смятение в ряды неприятеля, подрывать дух даже у самого упорного, злого врага… Но преклоняться перед этими способами выигрыша сражений, как это сквозит у Данилыча, все-таки не приходится. Все эти приемы хороши в свое время, в своем месте и в своей боевой обстановке. А строить только на них планы больших операций — нельзя.
— Так что диспозиции, планы, — выговаривал Петр, словно очнувшись, встряхнув головой, подходя вплотную к Данилычу, — тоже, мин брудор, надо уметь составлять!.. А этого-то у нас как раз недочет. Пусть Огильви их составляет, а мы подправим, коли надобно будет. Науку… — взял поданный Данилычем гребень, принялся раздирать им свои густые, сбитые волосы, — науку нам, Данилыч, корить не приходится.
— Опять не то, мин херр. — Меншиков поднял с полу мокрые, смененные Петром портянки («портнянки», — невольно вспомнилось ему, как по-французски называл их Огильви), бросил их в угол, — я про то, что сейчас, например… вот сейчас, — поднял палец, — можно такую хитрость придумать…
— Какую?
— Пленные показывают, — начал Данилыч, — что нарвский комендант с часу на час ожидает помощи шведского генерала Шлиппенбаха, который, как они полагают, с тремя тысячами солдат стоит около Везенберга.
Петр сел.
— Я, мин херр, ходил с драгунами по Везенбергской дороге — и, ей-ей, — прижал пальцы к груди, — на тридцати верстах-ни одного шведа не встретил!
Наклонив голову, Петр внимательно слушал.
— Значит, — докладывал Меншиков, — ежели завести кружным путем на Везенбургскую дорогу наших солдат, одетых в шведские мундиры, и двинуть их оттуда под Нарву — вроде идет Шлиппенбах на выручку крепости — да отсюда, на виду у нарвского гарнизона, двинуться на этого «нашего Шлиппенбаха» для отражения… А под самой Нарвой посадить засаду, преображенцев. к примеру… Чуешь, мин херр?
— Добро-о! — протянул Петр, осклабясь. — Под Нарвой, стало быть, фальшивый бой учинить? Выманить Горна из крепости на подмогу своим? — Хлопнул себя по коленкам. — Добро!..
— А как выйдут, мин херр, наша засада у Нарвы им обратный ход и прикроет…