Выбрать главу

— Пойдем, — прохрипел Чечел, сбычившись, схватил Марковича за руку, потащил.

В просторной горнице гетманских покоев, куда привел его Чечел, сидели, — это Маркович тогда крепко запомнил: арматный эсаул Кенигсен, правая рука Мазепы, служилый из немцев; Леон Герцик — бывший полтавский полковник; генеральный эсаул Гамалея; реент — делопроизводитель — Мазепиной канцелярии; батуринский сотник и батуринский городничий. В их присутствии Чечел сразу сжался, притих. Маркович понял, что там, наверху, Чечел, этот верткий холуй, изображая возмущение и будто выходя из себя, нарочито орал, больше для показа казакам: де само слово «измена» вызывает в нем, человеке «простом, прямодушном, что называется душа нараспашку», приступы бешенства, — представлялся, рыжая псина, а тут, видать, горлом-то брать не приходится, тут своя шайка, знают друг друга насквозь.

— За чем припожаловал, говори, — процедил Кенигсен, дергая тонкой, длинной шеей с большим кадыком.

— Гетман ваш изменил, — начал Маркович. — отошел к неприятелю. Вы же верные подданные государя, а князь Меншиков его генерал, как же можно вам перед ним затворяться?

— Не смеем никого впускать без региментарского приказания, — отвечал немец, скаля длинные желтые зубы. — А что гетман изменил, отъехал на шведскую сторону. — глаза его обежали всех сидящих справа налево. — что он не с нами, тому мы не верим.

Он мог бы этого и не говорить. Со стороны было видно, что этот осторожный, но все же попавший-таки в западню осмотрительный хищник из тех, кто привык спокойно и холодно обдумывать каждый свой шаг, взвешивать всякое слово, и его недальновидные, торопливые соумышленники явно лгут. Конечно же, они изменили и теперь ведут счет времени с того дня и часа, когда гетман Мазепа перекинулся к шведам.

Напрасно Маркович уговаривал их не прикидываться незнайками, напрасно приводил доводы, что все до последнего царева солдата знают теперь об измене Мазепы. — Кенигсен стоял на своем:

— Не верим — и кончено! Без приказа гетмана ворот не откроем. Так и передай вашему этому, — прикрыл белесой ресницей выпуклый глаз, — как его… Меншикову. А полезете к нам — сами все ляжем костьми, но и вам, други, мало не будет.

Остальные молчали: видно, между ними уже крепко было все договорено.

— Стало быть, поджидаете шведов? — заметил с усмешкой Маркович. — Время выгадываете? Ну что ж… Так и доложим, что иные из вас еще лишее вредны, чем другие.

Чечела как кто шилом кольнул.

— Доложишь! — Вскочил и, сделав к Марковичу шаг, быстро сунулся к сабле.

Но еще быстрее Кенигсен рыкнул:

— Сиди! — приковал Чечела к месту. И уже спокойно добавил:

— Рубить будем после.

— Стало быть, прощения просим, — поднялся Маркович. Не удостаивая его ответом. Кенигсен обернулся к генеральному эсаулу Гамалее, указал на дверь:

— Проводи.

Это было утром, а к полудню Меншиков приказал наводить мосты, чтобы ночью переправить войска через Сейм.

Ночью прибыли батуринские депутаты. Нового они ничего не сказали, по-прежнему твердили, что Мазепа вряд ли отъехал к шведскому королю, ну, а если изменил и в самом деле отъехал, говорили, тогда они остаются в прежней верности государю и царские войска в город впустят, только просили дать три дня сроку на размышления. Меншиков, конечно, понял, что все это изговорено с «чрезвычайной политикой», чтобы выиграть время — авось-де шведы успеют за эти три дня прибыть на подмогу.

«Довольно с вас намыслиться до утра, — решил он. — Хватит! Небось и без того все уж размыслили».

А утром, вместо ответа, батуринцы принялись палить из всех пушек.

Тогда была предпринята последняя попытка со стороны Меншикова предотвратить братоубийственное сражение: он еще раз послал к мятежникам своего представителя с увещательным письмом.

Батуринцы собрали раду. Казаки стояли понурясь. Молчали. Старшины вознамеривались было огласить письмо Меншикова, но коноводы подняли такой крик…

— Некогда нам читать отповеди москалей! Сами не с хвоста хомуты надеваем! К бесу ихнюю грамоту!

Княжеского посланца чуть не растерзали седоусые батьки казаки, стоявшие в передних рядах, уже и посыпались было на него крепкие удары, но… одумались-таки батьки — тумаков посланцу они надавали, но отпустили его, дав ответ на словах:

«Все помрем, а царевых солдат в замок не пустим». Но в ночь на 2 ноября нежданно-негаданно дело обернулось совсем по-иному.

К Александру Даниловичу явился из Батурина старшина Прилуцкого полка Иван Нос. Немедленно он был принят Меншиковым.

Мялся Нос, крутил черный ус, теребил красный шлык на своей мерлушковой шапке.

— Кури! — пододвинул к нему Меншиков табакерку. — Небось прокурились?

— Вконец! — согласился Нос и торопливо принялся набивать свою добрую люльку; набив, вытянул из кармана кресало и трут, высек огня, прикурил.

— Раздышался?

Нос утвердительно мотнул головой.

— Тогда говори, время не ждет!

— Доклад мой, ваша ясновельможность, будет короткий, — начал Нос глухо, не переставая свирепо затягиваться. Табак был сух, лихо дымился, и Нос плакал от крепкого кнастера — из глаз его, из красных век, текли слезы. — Знаю я потайную калитку в стене…

Меншиков встал.

— В батуринской стене, стало быть… Через нее к вам сюда и пришел… Проверил… — Вытянув шею, тоже поднялся, приблизился к князю; сизый дым следовал за усами: Нос мотал головой. — Калитку, ваша ясновельможность, — зашептал, оглядываясь на двери, — я оставил открытой… Так ежели через нее ночью, да потише, гуськом… можно ваших солдат в замок провести… Сколько надо…

Блестя глазами, Меншиков потирал ладони. — Ох, молодец!.. Ка-ак это кстати! — Шагнул к старшине, положил ему руки на плечи. — За это. доложу государю, тебя, дорогой, не забудет!.. А калитка с какой стороны?..

В ту же ночь, под утро, через указанную Носом потайную калитку были пропущены лучшие, отборные русские части. А с другой стороны крепости начат был приступ. По двое, в затылок друг другу, солдаты непрерывным потоком вливались через калитку внутрь крепости. В предутренней мгле слышались надрывные выкрики, откуда-то сверху, из каких-то укрытий, велся беспорядочный ружейный огонь, звякало, скрежетало железо… В закипающей сече не угадывалось пока, «кто кого»…