— Ну, ладно же… будет… — говорил, видимо тронутый, Петр. — И его, значит, занотуй, Мосеич, денщиком нашим: Александр Данилов сын Меншиков. Так ведь?
— Так, государь, так, — отвечал Алексашка Меншиков с блещущими от выступивших у него слез глазами, и, безгранично-счастливый, встряхнул кудрями.
По весне по ранней птица тянет. Так и тут: за Бухвостовым и Меншиковым, взысканными царскою милостью, двинулись теперь наперерыв к крыльцу, чтобы записаться в новый потешный полк, «охочие люди», имена которых доныне сохранились для потомства: Данило Новицкий, Лука Хабаров, Еким Воронин, Григорий Лукин, Степан Бужеников и другие.
На первый раз, правда, набралось охотников не более двух десятков; но Петр и то был крайне доволен. Когда же Гордон заявил сожаление, что патриотизм русского народа ограничился столь скудной цифрой, Петр сгреб с перил крыльца охапку снега, скомкал ее в руках, бросил комок на двор и крикнул своим добровольцам.
— Ну, ребятушки! сослужите-ка мне первую службу: выкатайте мне из этого комка большой ком.
Те хоть и недоумевали, на что такая «служба» потребовалась молодому царю, но, не прекословя, бросились все сообща исполнять волю государеву. За ночь выпал свежий снежок и все продолжал падать. Под совокупными усилиями новобранцев, рыхлый снег липкой замазкой приставал к первоначальному кому — и в две-три минуты разросся уже в громадную снежную глыбу.
В две-три минуты ком разросся в громадную снежную глыбу.
Петр с торжествующей улыбкой обернулся к Гордону:
— Видели, генерал, как из малого комка снега выросла, вон, целая гора? Так же точно нынешние новобранцы мои — только первое ядро моего потешного полка, моей будущей великой рати… Да поможет мне на том Бог! — тихо по-русски прибавил он про себя, снимая шапку и благоговейно осеняя себя крестом.
IX
Одному существу только пришлась куда не по душе новая затея царя Петра Алексеевича — «мадаме» Фадемрехт. В Алексашке, произведенном в денщики царские, она лишилась не только образцового сбытчика ее образцовых печений, но и как бы родного детища, потому что всегда веселый, услужливый, шустрый мальчуган оживлял весь ее дом и был люб всем ее домашним.
— Ах ты, золото мое! — говорила почтенная булочница, когда он, спустя несколько недель, навестил опять ее в Немецкой Слободе и принес для ее деток полный карман «заедков»: леденцов паточных, пряников медовых, орехов волошских, сбереженных им за это время с царского стола. — Где это ты все пропадал? Ведь вот государь твой бывает же у нас тут в Слободе, а ты хоть бы нос показал?
— Что делать, дорогая мадам! Служба — не дружба! — отвечал Меншиков. — Денщик дома гляди за господином своим в оба; а вышел господин за дверь — денщик шагу за ним сделать не смей.
— Вот то-то ж и есть! Ты, стало быть, скучаешь?
— Где нам скучать, мадам! До скуки ль, коли с утра до вечера барабанный бой да флейты.
— Пора бы, кажись, уняться от этого баловства!
— Нет, мадам, — убежденно возразил Меншиков: — это у нас уж не баловство. Что день — к нам в потешную дружину записываются новые охотники, да не один лишь черный народ, а комнатные его величества люди из «изящных фамилий». Да как Нестерову и Зоммеру вдвоем со всеми новобранцами зараз не управиться, то государь наш завербовал уж в Москве и тут, в Немецкой Слободе, шотландцев и немцев, что прошли у себя дома воинские артикулы.
— Слышала, милый, слышала и дивлюсь им! — сказала мадам Фадемрехт.
— Да ведь они назначены с места либо штаб, либо обер, либо унтер-офицерами. Сам государь-то назвался рядовым барабанщиком, дабы все воинские чины прямыми заслугами пройти. Поглядели бы вы только, мадам, наших молодцов-потешных!
— Слава Богу, видела; шляются тоже по Слободе нашей: в темно-зеленых кафтанах, чуть не до колен, в чулках, штиблетах, тупоносых башмаках, кожаных или лосиных перчатках да в черных шляпах с круглыми полями — этак набекрень, точно важные господа какие!
— А что же, разве нехорошо? Государь наш сулил еще заместо этих круглых шляп завести треуголки, как нонче у немцев. А посмотрели бы вы их во фронте при оружии: офицеры — с пиками, сержанты да каптенармусы — с «лебардами», постарше рядовые — с «фузеями» одноствольными и двуствольными, а рекруты — с самопалами, и все-то, известно, при саблях. Как выстроятся в ряды, под барабан да флейты, да литавры, пойдут маршировать в ногу: «раз-два! раз-два!», как сомкнутся в колонны, либо разбегутся врассыпную и заведут мнимый бой, зачнут тебе палить — трах-тарарах! — глядеть да слушать любо-дорого!