— Ура! — гулко донеслось в это самое время от царских палаток у Лебяжьей рощи, и вся нападающая рать беглым шагом двинулась оттуда снова на крепость.
На крепостном валу поднялся страшный переполох. Приходилось одновременно отбиваться и с суши, и с «моря». Против Петра с его «морским» отрядом комендант крепости мог выставить только небольшую кучку отборных потешных, под начальством молодого лифляндца Менгдена (впоследствии полковника Преображенского полка), который одним богатырским ростом своим внушал уже к себе доверие.
Плот между тем причаливал к «барбету». Менгден решился на крайнюю меру.
— В атаку! — скомандовал он, и весь отрядец его вслед за ним прямо с барбета навалился на стоявших на плоту.
Произошла отчаянная рукопашная схватка. Неустойчивый плот, под напором и отпором дерущихся, погружался в воду то с одного края, то с другого, и бывшие на нем один за другим срывались с плота и с плеском падали в реку.
— Вперед, братцы! За мной! — раздался вдруг сквозь общий бранный гомон отрочески-звонкий голос Петра. Без шапки, с развевающимися кудрями, со знаменем в приподнятой руке, он стоял уже на «барбете».
Но Менгден также не зевал. Помощью большого багра он со всем напряжением своих геркулесовых сил оттолкнул от берега грузный плот со всеми стоявшими еще на нем бойцами, — и плот, тихо качаясь, поплыл вниз по реке. Менгден с торжествующим смехом обернулся к Петру и распростер в обе стороны руки, чтобы не пропустить его.
— Ну, теперь сдавайтесь, государь! Ведь все равно вам от нас уже не уйти.
— Ну, теперь сдавайтесь, государь!..
И точно: с разных сторон подскочило еще несколько неприятелей-потешных и окружили Петра.
— Попался! Ай, болезный мой! — глубоко вздохнула на том берегу Спиридоновна, свидетельница всей описанной сцены.
Но опасение ее было преждевременно. С пылающим от гнева лицом, Петр прорвался сквозь цепь обступивших его врагов и мгновенно, одним прыжком с «барбета», очутился в реке и скрылся под ее, усеенною льдинами, поверхностью.
Спиридоновна только ахнула и опрокинулась на руки своего соседа-прислужника: толстухе сделалось дурно.
В лагере неприятелей также произошло общее смятение, и бой по всей линии разом прекратился.
Но вот над водою показалась голова Петра. Десятки услужливых рук с «террасы» протянулись к нему навстречу. Но он сердито не принял непрошенной помощи, сам вылез проворно на сушу и, отряхнувшись, без оглядки быстрыми шагами пошел к палаткам.
Слух о несчастном приключении с молодым царем мигом облетел все Преображенское, и, недолго погодя, оттуда отчалил на плоте царский врач, голландец ван-дер-Гульст, которого переполошившаяся царица-мать Наталья Кирилловна отрядила к сыну.
— Сейчас назад вези его, сударь! — кричала вслед врачу с берега очувствовавшаяся опять Спиридоновна. — Мы тем временем истопим голубчику баньку: против этакой бани лучше средствия от простуды нету.
Но напрасно была истоплена «банька», тщетно ждала царская кормилица до позднего вечера обратно своего ненаглядного «Петрушу». В этот день он так и не показался уже никому из своей походной палатки.
XI
А что же Меншиков? Он был около своего молодого государя в палатке, разбитой у Лебяжьей рощи. Одинокий ночник освещал внутренность палатки. Петр отдыхал на своей походной кровати, прикрытый мохнатой буркой; у ног его, свернувшись на войлоке, лежал его молоденький денщик.
По временам Меншиков поднимал голову, чтобы удостовериться, не заснул ли его господин. Но Петру было не до сна. Он то поворачивался с боку на бок, то стонал, вздыхал, и денщику сдавалось, что того бьет лихорадка…
— Ты не спишь, государь? — решился он спросить его наконец.
— Заснешь тут! — был сердитый ответ. — Что-то будто горло перехватило…
— Так и есть, — с беспокойством подхватил Меншиков. — Искупавшись в студеной воде, ты верно схватил лихоманку; тебя, государь, знобит…
— Давеча, может, и знобило, но теперь весь как в огне горю… Устал, знать, шибко…
— Нет, государь, ты простужен! Сейчас кликну твоего немца-лекаря…
— Не смей! — повелительно остановил денщика Петр. — Слава Богу, не малое дитя: и так пообмогусь.