— Наверное, это из-за бури! — предположила Лиза. — Вы заметили, что сегодня и клиентов почти нет?
Либидовский кивнул и открыл рот, чтобы прокомментировать и это явление с точки зрения сексопатологии, но тут входная дверь резко распахнулась и на пороге с холодным, застывшим в злобной маске лицом появилась Светлана.
— Константин. — Администратор подошла к телохранителю Виктории. — У тебя там, в предбаннике, должна быть бумага… Дай мне один листок!
Телохранитель, пристально взглянув на Светлану, поспешно устремился наверх впереди нее.
В импровизированной приемной у кабинета хозяйки они остановились.
— Чего это она на тебя взъелась? — шепотом поинтересовался Костя у Светланы, косясь на хозяйскую дверь.
— Понятия не имею. Наверное, сдуру! — Она произнесла это нарочито громко.
— Тиш-ше… — с ужасом прошипел Костя. — Услышит еще…
— А мне плевать, услышит или нет! — Администратор уже почти кричала. — Я увольняюсь!
— Ты что?.. — Телохранитель растерянно приоткрыл рот.
И так и простоял с обалдевшим видом все то время, пока Светлана торопливо писала свое заявление об уходе…
— Вот, вручишь ей! — Она с торжествующим видом протянула Косте листок. И, круто развернувшись, вышла, даже не глянув в сторону кабинета.
Быстро спустившись вниз, Света прошла в кафе. Увидев Лизу и Либидовского, Светлана Юрьевна взяла три бокала шампанского и направилась к их столику.
— Ну? — Она усмехнулась и поставила перед Лизой и доктором по бокалу. — Выпьем за меня!..
— А у вас что… день рождения сегодня? — робко спросила Лиза.
— Что-то вроде этого, — кивнула администратор. — Называется, правда, немножко по-другому: не день рождения, а день освобождения!
— От чего? — осторожно поинтересовался Либидовский.
— От всего вот этого! — пояснила Светлана и широким жестом обвела рукой вокруг себя. — Давайте выпьем!
— Простите, Светлана Юрьевна, но я ничего не понимаю! — призналась Лиза.
— Лизочка, отныне для тебя я — просто Света. Я увольняюсь!..
— Вы?! — Доктор и Лиза спросили это дуэтом, и довольная произведенным эффектом Светлана залпом осушила свой бокал.
Спустя полчаса за их столиком атмосфера явно изменилась, в основном благодаря Светлане, не привыкшей к такому количеству алкоголя, которое она употребила в течение тридцати минут. Захмелевшая, она уже, наверное, в десятый раз за это время объясняла Лизе и Либидовскому, как она счастлива, что уходит из «этого террариума».
— Светочка, мне кажется, что вам не надо больше пить, — робко заметил доктор.
— Вам это кажется! — Она назидательно подняла указательный палец правой руки. — А я… Я чувствую себя прекрасно! Я наконец могу сказать громко и вслух, что ненавижу Вику! Плевать я на нее хотела… И… знаете, что я вам скажу? Все-таки там, наверху, — палец теперь указывал на потолок, — учитывается все! Поэтому она в последнее время подурнела! Не нах-ходите?..
— Нет, не нахожу, — честно признался Либидовский.
— В вас говорит корпоративная лояльность, — неожиданно без запинки произнесла сложное сочетание Светлана. — А я — свободный человек! Я объективна. Она уже не та Виктория, из-за которой мужчины выворачивали шеи.
— Как это? — поинтересовалась Лиза.
— Ну, оглядывались на нее. Сейчас в ней просматривается что-то совсем иное… Я помню, как-то вечером… Да, собственно, когда здесь кошелек нашли! Какое у нее было ужасное лицо! Прямо вижу: в полумраке она напоминала химеру с собора Парижской Богоматери.
— Ну, это вы уж преувеличиваете, — снова возразил доктор.
— Нет и нет! Вы помните — у Пушкина? «Красота и зло несовместимы»!
— По-моему, Пушкин говорил про гений и злодейство, — осторожно заметил Либидовский.
— Какая разница?!
Разговор явно приобретал философский характер, и Лиза сочла этот момент самым подходящим, чтобы удалиться:
— Извините, меня клиенты ждут… Пойду!
Доктор кивнул, а Светлана не обратила на ее слова ни малейшего внимания. Прежде всего потому, что увидела направлявшегося к их столику Константина.
— О-о-о, добрый вестник… — не замедлила она прокомментировать. — Сейчас позовет меня к Виктории, та станет уговаривать, и я, может быть, размякну…
Однако ее прогноз не подтвердился.
— Вы Викторию Сергеевну не видели? — На лице телохранителя отразилась крайняя степень растерянности.