— Где они? — приподняв мою голову, спросил мужчина в кожаной куртке и кожаной кепке со звездой.
Он не представился, но по манере поведения в нём было нетрудно признать старшего.
Я прикинулся ветошью.
— Не понимаю, о чём вы говорите…
— Всё ты прекрасно понимаешь! Где деньги, Бодров?
— Ах, деньги… Не знал, что в ГПУ так плохо с зарплатой. В правом кармане брюк поищите… Там кое-какая мелочёвка завалялась. Жена на обед в столовой дала, — ухмыльнулся я.
— Издевается, гадёныш, — прошипел коренастый.
— Издевается, — согласился «кожаный». — Сам напросился. Будем колоть в другом месте по полной.
Документов, само собой, мне так и не показали, но я ни капли не сомневался: это не ряженые, а настоящие сотрудники ГПУ. Уж больно сноровисто и уверенно они действовали, ничего и никого не боясь. Другими словами — подвязки у них что надо.
— Шагай! — меня толкнули вперёд, при этом не отпуская вывернутых рук.
В таком положении мы прошли за угол, где был припаркован легковой автомобиль неведомой марки.
Меня сунули на заднее сиденье и тут же взбодрили, ткнув локтем под рёбра. Было больно, но я сделал вид, что ничего не почувствовал.
— Зря вы так, — покачал головой я. — Как бы не пожалеть в будущем!
— Заткнись!
За грозным окриком последовал новый удар. На сей раз более сильный и чувствительный, и теперь я уже не выдержал.
Из моей груди вырвался короткий стон.
— То-то же! — довольно прошипел коренастый. — Сам напросился.
— Мужики, я хоть сейчас и не при исполнении, но всё-таки агент уголовного розыска, а не кот нассал. Зря вы так! — осуждающе произнёс.
— Не умничай, Бодров! — не оборачиваясь в мою сторону, рявкнул мужчина в кожанке.
Он привычно разместился рядом с водителем. Выходит, не ошибся я, приняв его за старшего.
— Я не умничаю, а напоминаю вам про существование закона, который вы так спокойно нарушаете.
Бить по лицу меня не стали, очевидно, не хотели раньше времени портить товар, но сунули под дых от всей широты души, так что отдышался я не скоро.
Авто тем временем уже успело набрать ход и укатить на приличное расстояние.
Искушать дальше судьбу я не стал и потому сидел тихо и смирно, не выводя из себя чекистов.
Мы подъехали к комплексу зданий из красного кирпича, удивительным образом напоминавшего знаменитые питерские «кресты».
Это был городской ДОПР № 1 — Дом общественных принудительных работ, над входом в который висела оптимистичная вывеска «ДОПР — не тюрьма. Не грусти, входящий».
Нормально так колёса закрутились. Не успел пару дней в одесском угро отработать, и на тебе пожалуйста — добро пожаловать на цугундер. Или в… Да какая, блин, разница!
Поскольку меня перестали потчевать тумаками, дыхание наладилось и туман в башке рассеялся, я стал рассуждать, что меня ожидает в сей скорбной обители.
Везут меня явно не на пироги с плюшками. ДОПР — хорошее место, чтобы надёжно спрятать человека. Никто меня там, включая Настю и Степановну, искать не станет. Особенно, если оформят под чужим именем.
ДОПР никогда не пустует, поэтому вряд ли я окажусь в одиночке. Хуже всего, если сунут к уголовникам — исключать такого развития нельзя.
Оно, конечно, и в тюрьме люди живут, но так уж исторически сложилось, что нашего брата мента там не особо жалуют, за редким исключением.
И одно такое исключение мне как-то довелось прочувствовать на собственной шкуре. Только случилось это в ещё стародавние временамоей прошлой жизни, когда я бегал обычным земельным опером и наступил на чью-то мозоль.
Меня попытались подвести под статью, я загремел в СИЗО и, кое-кто очень постарался, чтобы мои сокамерники имели за плечами не одну ходку.
Предполагалось, что тут я сломаюсь и мигом признаюсь во всех мыслимых и немыслимых грехах.
Спас меня счастливый случай. В камеру с воли пришла обильная передачка от жены и друзей. Соседи по «хате», с которыми я самым честным и справедливым образом поделился, сразу сделали вид, что не верят в мою оперскую биографию.
Тогда обошлось, я выкрутился, но что будет сейчас?
Меня тупо проверяют на вшивость, но насколько далеко эти товарищи из ГПУ, которые мне совсем не товарищи, могут зайти? По идее конкретного беспредела быть не должно, но опять же — эксцесс исполнителя никто не отменял. Вдруг переборщат?
С ходу оформлять меня в камеру не стали, сунули в комнату для допросов со стулом и табуретом, чьи ножки были надёжно зафиксированы в каменном полу.