Эх, Одесса — жемчужина у моря…
— Столько не напечатали, Лёня!
— Как это понимать?
— Да так и понимай, что всё остаётся без изменений. Чупахин и Малинкин пишут заявление об уходе, я им возвращаю всё, что вчера отобрал. Времени у них… скажем, до обеда, — равнодушно сказал я. — И пусть скажут мне спасибо, что я не даю этому делу дальнейший ход.
Поляков погрустнел. Его и без того маленькие глаза стали узкими как щёлочки.
— Эх, Бодров-Бодров… Зря ты так! Может, одумаешься? — с надеждой выпалил он.
— Нет, Лёня. Решение моё как в суде последней инстанции — окончательное и обжалованию не подлежит. Так и передай своим протеже.
Он сжал зубы с такой силой, что его лицо затряслось, а губы побелели.
— Ладно, Бодров. Вижу, по хорошему ты не понимаешь… Ну, бывай тогда!
— И тебе не хворать, — с прежним показным равнодушием простился я.
Поляков резко отпрянул от меня и пошагал в другую сторону. Я не стал смотреть ему вслед.
Есть хорошая поговорка: убивают не те, кто угрожают убить. Но и расслабляться не стоит. При желании организовать для опера пакость — штука несложная. Особенно, когда за тобой кто-то стоит.
В Одессе у меня прикрытия нет и отмазывать от неприятностей некому. Поэтому сам, всё сам.
Утро было безнадёжно испорчено.
Дежурный в угро ещё не успел смениться. Он что-то чиркал в журнале, когда я с ним поздоровался.
— Привет! Ну как там мои?
— Здорово! Кто — твои?
— Задержанные…
— Какие ещё задержанные? — удивился дежурный, причём так искусно, что я на месте Станиславского зааплодировал бы ему и сказал «верю».
— Тех, что я этой ночью к тебе притаранил для оформления. Этот, как его — Мозер.
— Мозер-то. Всё в порядке с Мозером — сидит, голубчик, — усмехнулся дежурный.
У меня от сердца отлегло.
— Отлично.
Ну хоть здесь порядок. Надеюсь, следак не забудет меня пригласить на допрос.
Успокоенный я прошёл в кабинет, где застал Ахметджанова. Он сидел, откинувшись на спинку стула и выставив ноги вперёд. Судя по тому, что шапка была сдвинута на глаза — сыщик дремал.
— Хорош дрыхнуть! — сказал я. — Работать пора.
Ахметджанов зевнул, убрал шапку и сладко потянулся.
— Я уже наработался. Вчера до позднего вечера за твоим Стекловым ходил как приклеенный.
— Надеюсь, не зря?
— Хрен его знает. Может и зря. Пока ничего интересного: после работы завернул на Староконный рынок, потом домой. По дороге ни с кем не общался. Сдаётся мне — пустышку тянем. Не он склад грабанул…
— Побольше оптимизма, коллега! Рома уже пришёл?
— Не, Ромы сегодня не будет. У Стеклова выходной, Ромина очередь за ним шататься. Кабанов, кстати, ругается. Говорит — если за два дня ничего путного по Стеклову не накопаем, бросаем его разработку и ищем другого.
Дверь резко распахнулась, в кабинет вошли двое: Кабанов и неизвестный мужчина с морщинистым лицом, в очках, с редкими вихрами, в наглухо застёгнутом на все пуговицы английском френче. Я сразу заметил, что мой непосредственный начальник держится перед ним заискивающе и где-то даже с опаской.
— Вот, товарищ Зубцов, это и есть Григорий Бодров, о котором вы спрашивали…
Мы с Ахметджановым поднялись. Мне очень не понравился цепкий и злобный взгляд, которым наградил меня этот Зубцов. Было в нём что-то маниакальное.
— Вы ко мне? — спросил я, интуитивно чуя проблемы, туеву хучу проблем.
— Зубцов, подкомиссия по зачистке, — коротко бросил человек в очках. — Бодров, чем вы занимались вчера вечером?
— Во время работы?
— После неё, — скривился Зубцов. — Особенно меня интересует то, что у вас произошло в парке с милиционерами Малинкиным и Чупахиным.
Империя… то есть Поляков наносит ответный удар?
— Эти двое милиционеров, находясь на дежурстве, стали свидетелями ограбления гражданки Анны Эммануиловны Коцюбенко. Трое вооружённых ножами бандитов заставили её снять с себя пальто и украшения, а так же отобрали все деньги из кошелька. Чупахин и Малинкин видели, что происходит, но не среагировали положенным образом. Вместо того, чтобы воспрепятствовать ограблению, они не стали вмешиваться в происходящее и проигнорировали просьбу гражданки Коцюбенко о помощи. Таким образом они совершили должностное преступление, — переходя на казённый язык протокола, произнёс я.
— А почему мне ничего не сказали? — испуганно пролепетал Кабанов.
— Это было поздно вечером, практически ночью. Я собирался доложить обо всём с утра, но не успел, — соврал я.