— Чаек у вас жидковат… Я такой не уважаю. — А ты вообще-то кто такой? — спросили у него… Я, мол, генерал-полковник. Э, нет… ты БС. Мусор, пыль лагерная, понял? И — все! — на авторитете лагерном можно ставить крест! Потому что повел себя глупо, заносчиво, по-барски.
— И какие последствия имел этот инцидент для Чурбанова? — поинтересовался Обнорский.
— Какие же последствия? — пожал плечами подполковник. — Показал себя дураком, сразу обозначил свое место в лагерной иерархии… Никто его прессовать, конечно, не стал. Кому это нужно? Но и руку ему никто не подавал. Сам понимаешь.
— А кем он у вас работал, Валерий Василич?
— О, — сказал кум, закуривая, — генерал-полковник много должностей сменил. На тяжелую работу его не поставишь, человек-то уже в летах, за полтинник перевалило. Он был и кладовщиком, но не ужился в коллективе. Был и помощником мастера, и даже паял креманки.
— Креманки?
— Да, вазочки для мороженого. Две стальные полусферы, спаянные выпуклыми частями… пятьсот штук норма. Вот это у него хорошо получалось. Видно, как раз пайка креманок и оказалась уровнем первого заместителя министра, генерал-полковника. Но сам-то эпизод, о котором я хотел рассказать, произошел позже, когда Чурбанов отсидел у нас уже месяцев шесть или восемь… точнее не скажу — времени уже много прошло, подзапамятовал. Можем поднять документы, но, думаю, не принципиально… Итак, к нашему кремлевскому зятю частенько шастали корреспонденты. У нас же гласность и демократизация! «Огонек» и «Литературка»… сенсации и разоблачения… Вот приехали однажды к Чурбанову итальянские журналисты. Ну, приехали и приехали, мы уже и внимания не обращаем, привыкли. А спустя какое-то время эти макаронники опубликовали большую статью о нашей тринадцатой, о чем, разумеется, мы знать не можем — далековато Италия от Урала… У нас так говорят: наш Тагил как город Сочи, солнце греет, но не очень. Далековато и от Сочи, и от Рима. Но тут итальянскую статью перепечатала одна из наших всесоюзных газет, которую называть сейчас не хочу — меня от нее до сих пор тошнит, такую они нам свинью подложили.
— А в чем, собственно, дело? — спросил Обнорский заинтересованно.
— Может, еще коньячку, Андрей Викторович?
— С удовольствием, — ответил Андрей. Кум налил коньяку… чокнулись без всяких тостов. Выпили, закусили лимоном.
— А дело в том, — продолжил кум, — что статья называлась «Зона петухов». И написана была со слов нашего драгоценного Юрия Михалыча Чурбанова. Глупая, скандальная, клеветническая. В ней наша тринадцатая представлена была страной дураков, стукачей и пидорюг. И — самое страшное — полста экземпляров этой газетенки попали в зону. Конечно — беда! Бомба! Провокация… Через час о статье говорила вся зона. Но мы-то с Иван Данилычем НИ-ЧЕ-ГО НЕ ЗНАЕМ! Мы на совещании в Свердловске, и никто не додумался нам позвонить.
А зона забурлила. Смена отказалась входить в производственный сектор. Это еще не бунт, даже не забастовка, но вспыхнуть может в любой момент. Вы понимаете последствия?
— Пожалуй, да, — ответил Обнорский.
— Навряд ли вы понимаете, Андрей Викторович… Может быть, и я не понимаю до конца. (Кум махнул рукой. Видно было, что он даже сейчас, по прошествии стольких лет, взволнован…) Может, и я не все понимаю. Да… зона бурлит. Раздаются выкрики уже: где Чурбанов? Где этот урод? А Чурбанова срочно поместили в ШИЗО. Не с репрессивной целью, как вы понимаете, а дабы спрятать… хоть за это спасибо.
— Считаете, с ним могли расправиться?
— Если вы имеете в виду — убить, то, разумеется, нет. Кому это нужно? Но какие-то эксцессы были вполне вероятны… Однако ж организаторы этой провокации сами растерялись…
— Провокации? — спросил Обнорский с удивлением.
— Андрей! Неужели вы всерьез считаете, что газеты попали в зону по недосмотру? Вся печатная продукция, поступающая в места лишения свободы, подлежит цензуре. И цензоры вполне квалифицированно отсекают материалы, провоцирующие осужденных… Случайность здесь исключена.
— А цель?
— Цель-то? Свалить Жарова. Кое-кому он здорово мешал. Потому и не сообщали Ивану Данилычу о ситуации, пока один из моих оперов втихаря не вышел в город и уж из города связался со мной… Мы с Данилычем мчались как чумовые… вовремя успели. Еще немного — и пришлось бы вводить в зону войска. А это — такое ЧП, что не дай-то Бог! Даже если один-единственный человек объявляет голодовку — мы обязаны срочно докладывать Москве. …А зона шумит. Как всегда и везде, нашлись крикуны, которым хочется бузы. Прозвучали крики: бей стекла! Круши! Громи! Ветераны, конечно, пытаются людей образумить: вы что? Введут войска, дадут понюхать черемухи, отоварят дубинками и правых, и виноватых, без разбору… Но обстановка все равно продолжает накаляться. Вот в такой-то момент мы и приехали. Данилыч обратился к людям… А его, ты знаешь, слушают. Успокоил. Пообещал: Чурбанов в зоне не останется, будет этапирован в Свердловский СИЗО. Журналистов в зону больше никогда не пустят.
Кум замолчал. Лоб прорезали глубокие складки. Видимо, он снова пережил напряжение того критического момента, когда несколько сот озлобленных мужиков, подогреваемых крикунами, были в двух шагах от взрыва. История тюрем вообще, и российских в частности, знает немало бунтов. Последствия некоторых были ужасны… А ведь очень часто начиналось с событий мелких, ничтожных по сути своей. Но оборачивалось все большой кровью. Трагедией. Кошмаром.