Окинув взглядом собравшихся, и не услышав более возражений, Командующий всё-таки не удержался и «уколол» НШ, а заодно и прочих «рязанских»:
- А насчёт того, почему и местные и вообще на Кавказе живут лучше, чем в России… Вы этот вопрос не мне и не здесь, а у себя в Ярославлях-Рязанях поставте. Как это там у вас умудряются без войн и стихийных бедствий всегда так плохо жить. И после Отечественной войны вся Украина и Белоруссия в развалинах лежали, а на твою Вологодчину, небось, ни одна бомба не упала. Ну и что, уже в шестидесятых там жили нормально, а у вас как не ели досыта ни в тридцатые, ни в сороковые, так и в шестидесятые не ели, и сейчас поди…- Командующий махнул рукой на явно смутившегося НШ, и продолжал, словно почувствовал какое-то вдохновение.- Здесь всегда лучше, чем в России жили. Я, как вы знаете, здесь родился и вырос, и прямо скажу, эта черта мне у местных всегда нравилась. Как они говорят: сначала семью, детей обеспечь, а потом о всём другом думай. И в этом нам всем у них учиться надо.- Командующий оглядел присутствующих, уверенный, что сейчас ему уже никто не возразит… Но он ошибся.
- И всё-таки… местные автономии все дотационные. Так что как-то не совсем по-людски это получается, что здесь простой народ живёт лучше, чем в регионах-донорах,- осторожно внёс «ремарку» зам. по воспитательной работе.
Командующий чуть не задохнулся от возмущения – от кого-кого, но от того, кто при советской власти именовался политработником и начальником политотдела армии, он таких слов никак не ожидал. Однако дальше затягивать спор не стал, видя, что остался в одиночестве и потому властно оборвал дебаты:
- Ладно, продолжим совещание, нечего отвлекаться на не относящуюся к делу ерунду…
Ему очень хотелось, чтобы об его армии у местного населения было как можно меньше поводов говорить плохо. Он, конечно, понимал, что местные не могут любить русских, что они всё равно их будут ненавидеть. Он просто хотел, чтобы его армию ненавидели меньше, чем другую, наступавшую на сепаратистов с противоположной стороны. И это ему удавалось. Вторая армия не щадила никого, в том числе и гражданское население попадавшееся «на линию огня». Там боевики несли такие потери, что местные объявили Командующего второй армии врагом своего народа. Ооо… наш Командующий больше всего на свете боялся стать врагом этого народа, этих людей, среди которых он, русский, жил и рос в детском и юношеском возрасте… в щенячьем возрасте.
Его мать с отцом приехали сюда сразу после Отечественной войны, работали на нефтеперегонном заводе. Тогда здесь жизнь была очень спокойной, а главное относительно сытой – не сравнить с голодной и холодной Россией, которая и тогда по приказу власти «дотировала» южные регионы. Местных «чёрных» всех под корень депортировали в конце войны, и, казалось, тому благоденствию под тёплым южным солнцем не будет конца. Там вскоре у счастливых переселенцев родилась дочь, а потом и сын, будущий генерал и Командующий. Когда лысый правитель реабилитировал местных и те вернулись, он пребывал ещё в раннем «щенячьем» возрасте. Но хорошо помнил, как испугались родители того возвращения – они хоть никогда их и не видели, но были наслышаны и предчувствовали, что эти так же мирно и спокойно как греки, калмыки, крымские татары… на свою землю не вернутся. Местные вернулись, и действительно начался если не ад, то нечто очень его напоминающее. Его, впрочем, не так уж часто били, во всяком случае значительно реже, чем прочих русских мальчишек. Бить и унижать… это «удовольствие» у местных было заложено в их генетическом коде. Против данной генетики оказались бессильны, и сила, и смелость, ибо не выдерживала столкновений со звериной жестокостью и родовой взаимовыручкой местных. Сплочённые с детства на родственном уровне, они всегда помогали друг другу и самых смелых и сильных противников «ломали» в первую очередь, за счёт умело создаваемого численного превосходства, хотя в целом их было тогда, в пятидесятых-шестидесятых и во дворах и в школах отнюдь не большинство. Когда возникали крупные подростковые или молодёжные конфликты они срочно вызывали своих родственников из ближних и дальних аулов и те обязательно приезжали. Били жестоко, почти до смерти, били регулярно, пока не «ломали» окончательно. Так целые поколения русских мальчишек в отдельно взятом регионе вырастали «битыми собаками».
Потом, таким образом «обработанного» русского парня мог встретить моложе его года на три местный и сказать:
- Я твою сестру … в рот буду…
И «обработанный» молча проходил, делая вид, что не слышит, зная, что если он посмеет ударить этого малого, на следующий день его уже подстерегут несколько его старших родственников и будут жестоко бить, а потом унижать. Русских девчонок похабили и обзывали, как хотели, и те боялись жаловаться, боялись, что если за них вступятся братья и отцы… то их искалечат. Боялись жаловаться и взрослые русские женщины, регулярно оскорбляемые местными, как взрослыми, так и детьми… боялись за своих детей и мужей. Обращаться в суд или милицию почти всегда не имело смысла: местные, за редким исключением, никогда не ходящие в передовиках и ударниках «коммунистического труда», умудрялись, тем не менее, быть гораздо богаче традиционно бедных и разрозненных русских, и «купить» органы правопорядка для них не составляло труда.
Так вот, Он не относился к тем, кого местные часто били. Вернее они хорошо побили его только один раз, и он сразу понял, как надо себя вести, чтобы его больше не били по почкам, по печени, по рёбрам, после чего и харкаешь кровью, и в сортир тоже с кровью ходишь. Он почти сразу стал перед ними пресмыкаться. Им это очень нравилось, когда представитель, так называемой, титульной нации готов во всеуслышание признать, что он грязная русская свинья, и мать его блядь, и отец пьяная собака, а сестра почтёт за честь, если её местный джигит «возьмёт» где-нибудь в сортире. Им это импонировало и они его не били. Разве это битьё, когда дают, например, пендаль, а ты при этом с улыбкой и почти с искреннем удовольствием делаешь нечто вроде заячьего прыжка… Ведь это сущая ерунда, главное рёбра и почки целы. Тем более ерунда мыть одному полы в классе, когда тебе в напарники дают кого-то из «будущих джигитов». Да что там пол, однажды, когда их класс послали осенью на уборку кукурузы, Он работал сразу за двоих джигитов и те потом его очень хвалили:
- Молодец… хороший батрак с тебя будет…
Недалеко от его дома находилась секция вольной борьбы. Местные очень любили борьбу. Он тоже ходил в секцию и всегда когда боролся с местным обязательно ложился на лопатки, даже если и мог победить. Он очень нравился местным. Ему не раз говорили, снисходительно похлопывая по плечу:
- Хороший ты парень. Вот бы все такие русские были, мы бы с вами так хорошо жили…
В сложившейся после возвращения местных ситуации, русские стремились уехать из автономии. Он не раз слышал, как мать чуть не плача упрашивала отца уехать из этого ада. Но в Советском Союзе с его системой прописки не благоволили текучке населения, переездам его с место на место. Да и куда ехать, здесь как-никак дом, а обустраиваться на новом месте, нужны средства. Прописка и бедность – вот что держало большинство русских в этом ненавидимом ими городе. Но молодёжь вырастая, и не желая из битых унижаемых щенков на всю жизнь превращаться в унижаемых собак, делала всё возможное, чтобы уехать. Для парней одной из таких возможностей стало поступление в военные училища. Этим объясняется, что очень много русских молодых людей из Северо-Кавказских автономий в период с шестидесятых по восьмидесятые годы поступили именно в военные училища. Они надеялись таким образом больше никогда не возвращаться в этот ад… который был их родиной, где они выросли как те щенки, которых с детства беспощадно били, больно били физически и во сто крат больнее морально.
2