Выбрать главу

ФЕРМЕР ПОПРОСИЛ У СВОЕЙ ДОЧЕРИ ЛУКОВИЦУ, КОТОРУЮ ОНА КАК РАЗ ЧИСТИЛА, КОГДА ДОЧЬ ЕМУ ОТКАЗАЛА, ОНИ ПОДРАЛИСЬ - ДОЧЬ НАНЕСЛА ОТЦУ НЕСКОЛЬКО НОЖЕВЫХ РАНЕНИЙ В ОБЛАСТЬ ЖЕЛУДКА, ОТЕЦ ВСЕ ЖЕ ЗАВЛАДЕЛ ЛУКОВИЦЕЙ И, ШАТАЯСЬ, ВЫШЕЛ НА УЛИЦУ; СДЕЛАВ НЕСКОЛЬКО ШАГОВ, ОН РУХНУЛ ЗАМЕРТВО, ПРОДОЛЖАЯ СЖИМАТЬ В РУКЕ ЛУКОВИЦУ, КОТОРАЯ СТОИЛА ЕМУ ЖИЗНИ / ОДНА ЖЕНЩИНА СОЗНАЛАСЬ, ЧТО УБИЛА СВОЕГО МУЖА, ТАК

сту над нашей постелью, он был свидетелем, что я, ни на миг не теряя контроля, трусливо - и всегда вовремя! - убирался из лона жены, чтобы не натворить там бед. Но беда все же стряслась, то есть в какую-то из ночей я оказался недостаточно быстр. Если уж всем другим было назначено плодиться и размножаться, то им следовало бы рьяно встать на защиту себя и себе подобных, чтобы раз и навсегда оградиться от греховных смешений с существами других пород. Или это мне, именно мне следовало быть осмотрительней? Кому-кому, а мне уже давно следовало бы осознать, что не все люди являются людьми, что между одним человеческим существом и другим лежит пропасть, как между бурой полевкой и серой канализационной крысой - или как между детьми людей и детьми богов. Даже в Библии сказано, что Бог возлюбил человеков и Его сыновья входили к дочерям человеческим, и безумные Блаватские утверждали, что люди совершили ошибку, скрестившись в начале своей эволюции с низкоразвитыми животными, то есть с обезьянами, да и очкастые ученые мужи в белых халатах, бесчувственные, как иглы их регистрационных приборов, утверждают, что высокоразвитые расы еще на стадии своего примитивного существования скрещивались с расами тупыми и беспомощными, как домашний скот... Весь этот пустопорожний бред не имел для меня значения. Одно лишь мне было известно наверняка: я был среди них червем. Да, я был червем, прозябающим в их городах, запросто уязвимым червем, которого они определили на работу в свои морозильные камеры и которому пришлось жить в атмосфере так называемых твердых убеждений. Но на это по возможности я пытался закрывать глаза. Я вел с собой разговоры главным образом о моей жене, так как втайне надеялся, что ребенок будет не столь моим, сколь, наоборот, ее. Ведь может ребенок, в самом деле, походить на мать? Вероятно, он станет так же, как она, активно действовать, а вовсе не копаться в себе самом. Может быть, он так же, как она, уже с вечера будет делать часть домашних дел на завтра, и с сигаретой во рту чинить электропроводку, и уверенно сновать из угла в угол, и воспринимать все это чудовищное вырождение цивилизации как нечто само собой разумеющееся... Но чем дальше моя жена шла по пути беременности, тем беспомощнее она становилась и тем все заметней делалась (правда, только внешне) живой карикатурой на меня.

Потому что и я снаружи, в свою очередь, трансформировался именно в ту породу, к которой она всегда относилась. И теперь это именно она была вялой и могла, апатично сидя, просить меня что-нибудь для нее починить или роняла: "Да ладно, брось", - или: "Оставь, это не горит". Сие

КАК БЫЛА С НИМ НЕСЧАСТЛИВА - ОНА РАЗРЕЗАЛА ТРУП НА МЕЛКИЕ КУСОЧКИ, СЛОЖИЛА ИХ В СВОЮ ХОЗЯЙСТВЕННУЮ СУМКУ И СБРОСИЛА ЕЕ С ЖЕЛЕЗНОДОРОЖНОГО МОСТА НА ПРОЕЗЖАВШИЙ ТОВАРНЫЙ СОСТАВ / 23-ЛЕТНЯЯ ЖЕНЩИНА ОСТАВЛЯЛА СВОЮ МАЛЕНЬКУЮ ДОЧЬ НА КУХНЕ ОДНУ, МЕЖДУ ЧЕТЫРЬМЯ СТУЛЬЯМИ, СВЯЗАННЫМИ ВЕРЕВКОЙ. ИНОГДА ОНА ПО ДВОЕ СУТOК НЕ ДАВАЛА ДЕВОЧКЕ ЕСТЬ И НИКОГДА ЕЕ НЕ МЫЛА - ДЕВОЧКА НЕ УМЕЛА НИ ХОДИТЬ, НИ ГОВОРИТЬ, БЫЛО ВИДНО, ЧТО ЕЕ НИ РАЗУ НЕ ВЫНОСИЛИ НАРУЖУ, ТАК КАК, ЗАСЛЫШАВ УЛИЧНЫЙ ШУМ, ОНА СТРАШНО

было грустной пародией, но я вел себя так, будто обладал уверенностью, что все имеет свой смысл и все ведет к цели, которую нам непременно надо достичь. Это было нелепо, но укрепляло жену в ее любви ко мне. И она просила прощения за то, что делалась мне все больше в тягость. Я вел себя довольно уверенно - но лишь оттого, что у меня была глупая убежденность, будто эта беременность никогда не кончится, то есть плод внутри моей жены не есть обычный зреющий на дереве плод, а плод как раз необычный, который словно составляет постоянную этого дерева часть. Ладно, говорил я себе, это же еще не завтра случится. Но день родов приближался. И чем ближе он подступал, то есть чем сильней я съеживался, тем неистовей мне хотелось что-нибудь делать. Ежевечерне я должен был втирать жене в ее молочные железы некую вонючую дрянь, какую прописал кудесник-эскулап; проделывая эту процедуру, я говорил жене, что миллионы людей жили себе и живут, и что все они рожали детей, рожают и будут рожать, и что дело это естественное и простое, как восход солнца, раскрытие цветка или, скажем, яйцекладка у кур. Вот курочка кудахчет, а потом из нее выскакивает яичко, которое она будет высиживать. Я повествовал ей также о родильницах, благополучно разрешившихся от своего бремени в самых, казалось бы, невероятных обстоятельствах - в поездах, на грядках репы, на ночных горшках. Вот, стало быть, и не бойся, говорил я ей, а в это время мои собственные страхи, как тропические лианы, безудержно разрастались. И когда я втирал в ее груди ту вонючую дрянь, руки мои буквально тряслись. Я только сейчас начинал сознавать, что тем же самым горем и тем же страхом - пред самой неизбежностью рождения, жизни и смерти придавлено все живое в природе. И снова к нам пришли гости, и некий муж с подлейшим лукавством изрек: да, заходит то оно с песней - выходит с плачем. У меня пропал дар речи. Они болтали еще о разной чепухе, но вот эта оброненная вскользь реплика меня будто обухом оглушила. Главное, мне показалось поразительным, что в таких кратких, в общем-то простых и даже ничтожных словах оказалась точно схвачена голая и словно бы исчерпывающая философия жизни. И что в этих словах обнажал себя источник всех верований, всех религий, жизни как таковой. А ведь когда мне доводилось видеть где-нибудь под забором или на лужайкax - любовные парочки, которые миловались, тискали друг друга, совокуплялись, я никогда не задумывался над тем, что заходит-то оно с песней - выходит с плачем. Мысленно сверля взглядом жену, я думал о ее Боге, о религиозных ритуалах, которые она для Него блюла - для Бога,