Оборванная запись без даты: «Сегодня умерло пятеро. Карантинные меры…»
Кобура «махера» врезалась в бок. Стефан отстегнул ее, положил на колени. Перевернул назад десяток страниц.
«…ближнюю разведку и картографирование. Первое впечатление: типичный постледниковый ландшафт. С запада озеро, с востока болото, посередине — моренные гряды и наша площадка. Леса здесь хилые, как и по всей планете. Совершенно невероятно, чтобы они могли продуцировать кислород в наблюдаемом количестве. Может быть, водная растительность в океанах?..
Вернулась группа — Хансен, Максименков, Игуадис. Расход боеприпасов — ноль. Доставленные образцы будут подвергнуты исследованию, однако ясно уже сейчас, что биологическая активность этого района планеты незначительна. Результаты микробиологического анализа обнадеживающие. Дал команду на подготовку к развертыванию полевого лагеря. Добровольцев хоть отбавляй. Досадно, что у нас нет необходимых инструментов и сколько-нибудь значительных запасов пищи. Синтезатор работает исправно, однако органического топлива, за вычетом количества, необходимого для подъема, хватит не больше, чем на восемь-девять месяцев. Стартовать на маршевых двигателях — самоубийство.
Игуадис предложил идею: перенастроить синтезатор под местные ресурсы — древесину или торф. Вряд ли нам это понадобится, никто не собирается застревать здесь надолго. Тем не менее поручил Максименкову подготовить предварительную техническую разработку.
Пассажиры работают неумело, но охотно. Кустарный энтузиазм, суета и бессмыслица. Все дают советы. Очень хороша чета Пунн — оба прирожденные организаторы. Предполагаю назначить Огастеса Пунна своим заместителем вне корабля…»
Стефан резко захлопнул журнал. Здесь коренилась другая, самая значительная, ошибка отца, хотя, конечно, трудно было предвидеть столь отдаленные последствия. Честно говоря, Стефан не помнил, плох ли, хорош ли был Огастес Пунн в роли распорядителя внекорабельных работ, да и не в нем было дело, а в его сыночке, который с тех самых пор вбил себе в голову Бог знает что.
Питер Пунн… Опасный человек, самый опасный из всех. Кумир большинства, дурачье за него в огонь и в воду. Худших всегда большинство — кто это изрек, кажется, бородатый такой, из соотечественников Игуадиса? Не помню точно, да это и неважно. Главное — хорошо знал грек, что говорил.
Лучше бы Питер не вернулся…
Пачка бумаги. Субтильный карандаш с неустранимым дефектом, приобретенным при изготовлении где- то на просторах между Чанчунем и Гуанчжоу. Пусть так. Терпеть не могу шариковых ручек и фломастеров, даже тонких.
Компьютер? Да. Но после.
Стол. Табурет. Что еще?
Некоторое количество свободного времени.
Со временем у всех туго. И — звонит телефон.
Не нормальным неторопливым внутригородским звонком, когда в промежутке между двумя сигналами успеваешь дописать фразу, и не суматошным междугородным вызовом, похожим на дыхание астматика, а длинным непрерывным звонком-воплем, от которого подскакиваешь и сатанеешь. Аппарат из розетки не выдернуть, она у меня за шкафом. Не хочу и вспоминать, как я пытался его отодвинуть.
— Слушаю!
Горячее дыхание в трубке. Так и есть. Он. Опять он. Теперь можно не суетиться, поздно надеяться, что аппарат возопил из-за какой-либо дурной неисправности в телефонном узле. Тем более не стоит воображать, будто мои телодвижения способны что-то радикально изменить. Скажем, если отсоединить провод вон там, где, уже оборванный однажды, он залечен изолентой, голос в трубке не исчезнет. Проверено. Можно, конечно, разбить саму трубку, но тогда заговорит какой-нибудь другой предмет в квартире, например, начнет резонировать стекло в книжной полке, отчего слова окрасятся гнусным стеклянным дребезгом. Лучше уж телефон.
— Говорите, ну!
Товарищ Саахов.
Молчание. Треск. Бросаю трубку. Звонок.
Сдохнуть можно.
— Слушай, как тебя… Могу я наконец поработать спокойно?
Смешок в трубке — и тот с акцентом.
— Разве в твоем мире можно что-либо делать спокойно?
Философ…
— А в твоем это запросто? — парирую я.
— Тоже нет, конечно. Разве что какой-нибудь дятел продолбит себе дупло и попытается в нем что-нибудь высидеть.
Хочу быть дятлом.
Оглядываюсь — а толку? Еще не привык… Хуже всего то, что я никогда точно не знаю, в какой момент нахожусь под чужим взглядом, а в какой нет. Подозреваю, что этот тип интересуется буквально всем. Моей работой почему-то в особенности. С чего бы?